Сергей Дмитренко Ему исполнилось бы 50. Но он скончался 14 февраля 1998 года совсем молодым, по меркам нашего времени, человеком, не достигнув и сорока трех лет. То есть душа раба Божьего Петра удалилась от нас, земных, в странствование вечное еще в прошлом, как теперь любят говорить, столетии. И того пуще, добавим, тысячелетии, также минувшем.
Однако нам же, земным, может быть, суетным, наверное, совсем далеким от духовного совершенства, все же нельзя позабыть о том наследии, которое оставил здесь Петр Паламарчук.
Кем он был, и кем навсегда пребудет в нашей России и в нашем русском языке? Ответишь: писателем – и не ошибешься. Добавишь: историком, филологом, юристом┘ Тоже будет правильно, однако и это перечисление не передаст высокую цельность его творящей натуры, его многолетнее, непрерывное трудовое усилие, воплощавшееся во все новых и новых книгах, книгах, которые, уверен, далеко еще не все увидели свет┘
Так кем же он был? Это был, при всем его прилежном смирении в православной вере, человек естественной внутренней свободы, живущий по проверенному отечественному принципу: жизнь – России, душу – Богу, честь – никому.
Всесторонне образованный, идущий своим, самобытным путем познания, на котором ему пока что замены не видно и не предвидится, он всегда оставался вне партий и партиек, групп, кружков, корпораций и тусовок. Можно только представить, с какой сожалеющей жалостью еще при земной жизни взирала его легкая душа на мирскую суету собратьев по творческим и научным занятиям!
В познании он был со всеми, в междусобойных и тому подобных дрязгах – ни с кем. Ему за это великолепное равнодушие к пошлому искательству мирских возвышений платили вполне и те, и другие, и прочие. Одни настороженно листали выпущенный им знаменитый уже по всему миру четырехтомник «Сорок сороков» и другие его труды о нашем историческом прошлом, листали до тех пор, пока за неповторимым обликом чистопрудной и всеславянской церкви Михаила Архангела не начинал им мерещиться иной мотив, досуже приправленный этим архангельским именем┘ Другие, несуетно, с приглядкой перекрестившиеся из комсомольских писателей и поэтов в религиозных реалистов, также не торопились протянуть руку дружбы знатоку той самой религии, в верности коей они привычными советскими оборотами стали не так давно клясться┘
Этот талантливейший человек оказался чужим для всех, кого он – если только мерить по высшей и благороднейшей, мужской мере: мере дела, мере мастерства и человеческого достоинства, – готов был назвать своими.
Могу предположить, что этих интеллектуальных холуев настораживали, если не сказать раздражали, наряду с высоким творческим даром, политические убеждения Паламарчука. Внук Маршала Советского Союза, сын боевого моряка, Героя Советского Союза, он, четко отделяя отечественную воинскую доблесть от паранойи революционного всемирного разрушения, с великолепной брезгливостью относился к коммунистическому бесовству. Наверное, еще только Владимир Набоков умел так уничтожающе ядовито и с такой санитарной энергичностью высмеять всяческую тоталитарщину, и большевизм в первую голову, паразитирующий в нашей стране доныне в форме посткоммунизма.
Ну как такого Паламарчука взять в свои игры?! Как простить ему, например, роман «Наследник Российского престола, или За что мы ненавидим русских», книгу горькой правды и великой надежды, книгу, которую, наверное, воспринимали уже по одному заглавию как сочинение запродавшегося безумца (вот кому только – назвать не могли)?! Как простить ему свободное мастерство быть разным: и летописцем, и постмодернистом, и богословом, и завзятым частушечником-анекдотчиком – коротко говоря, человеком русского слова, Слова, ему ведомого и отвечавшего ему полной приязнью?!
В одной из последних его книг – повести «Алфавит и океан» – с некоторым лукавством дается совет, как связаться с иным миром: «Сперва набираешь восьмерку, как во всякий межгород; только ее надо взять не вертикальную, а горизонтальную, обозначающую бесконечность. Потом код – их всего два: ежели вниз – 666, а коли наверх – то три троицы. Затем уже запросто чешешь по-прежнему – здесь номера не меняются». Не очень сложно признаться, что еще здесь мы не раз набираем, разумеется, по важному делу, тот или иной из названных двух кодов. Какой – каждый про себя знает сам, остальные – догадываются.
