Советская девочка

Ирина Мягкова. Чужая девочка. – М.: Новое литературное обозрение, 2014. – 528 с.

«Известный театральный критик, переводчик» Ирина Мягкова выпустила книгу воспоминаний. В ней нет нарочитой основательности «Подстрочника» Лунгиной–Дормана (чьи надиктованные мемуары приходят на ум по аналогии). Это просто написанные, непритязательные зарисовки из жизни советского человека на протяжении полувека.

Путь Мягковой достаточно типичен для представителя ее социальной среды – столичной интеллигенции хрущевско-брежневского периода, с детством, выпавшим на сталинское время. Она, в общем-то, интересна именно своей типичностью. Русская мама, еврейский папа, его арест, развод родителей, смена фамилии с Фасман на Мягкову (причина для долговременной обиды отца). Поступление в непрестижный институт, после окончания – нудная работа в интернате, к счастью, скоро закончившаяся. А затем – необременительная служба в различных советских заведениях, дающая возможность для относительно вольной и «культурной» жизни.

Небольшие семейные тайны (почти неизбежный сюжет в то время, когда надо было молчать и о том, чем занимались твои родные до 17-го года, и с кем ты дружил после) соседствуют в книге с описаниями золотой молодежи 40–50-х годов. Тут же коммунальный быт центра Москвы того времени (сравнительно благополучные, еврейские по преимуществу, семьи). Сопричастность к молодой богеме (среди которой, еще не на первом плане, юный Евтушенко – «Хорошо помню часто повторявшуюся фразу: «Женя, перестаньте врать»).

О студенчестве 50-х Мягкова пишет откровенно подробно. Педалируемая тема сексуальной неискушенности своего поколения незаметно перекрывается рассказами о подругах автора с их пристрастием к «спортивному сексу» и эротическим приключениям. И она даже не замечает в этом противоречия и взаимоисключающих выводов.

Запоминается колоритная фигура матери – начинавшей в кругу столичных красавиц начала 30-х, но так и не взлетевшей, всю жизнь проработавшей на незначительных должностях, но возле власти, при каких-то спасительных знакомствах. Отец, несмотря на все невзгоды, умевший устраиваться и в лагере, и после него, занимает куда меньше места в повествовании, хотя тоже представлял любопытный (и характерный) типаж.

Хороши картинки школьной жизни: «…По широким коридорам шествовала, поджав губы, высокая, худая, с неизменным кружевным воротничком, никогда не улыбавшаяся директриса Ольга Савиновна, внушавшая ужас всем без исключения. И семенила на высоких каблуках маленькая пухленькая завуч, имевшая прозвище Щука… по удивительной способности точным и хищным движением выдергивать из толпы учениц то одну, то другую и устраивать ей страшный публичный разнос с криками и угрозами – во устрашение всем окружающим».

«Любимая первая учительница» «…шантажировала матерей положением их девочек в школе», вынуждая бесплатно вести кружки. «Свои визиты в наиболее благополучные семьи нашего класса она использовала в личных целях: собирала себе на подарки к праздникам, занимала деньги, которые никогда не отдавала, как и одолженные книжки, даже в ванной мылась».

Школа была непростая, в ней училась внучка Сталина – Гуля.

«С ней было связано несколько школьных мифов. Первый: она никогда не заходит в школьную уборную (ей запрещено или она брезгует), ни в школьный буфет (у нее с собой бутерброды с икрой). Второй (более поздний): пионерский галстук ей повязывал сам товарищ Сталин. И третий, происходящий из учительской. Однажды учительница позвонила Гуле по телефону (вроде она болела и в школу не пришла), и к телефону якобы подошел товарищ Сталин (очевидно, сидел у ее постели), отчего учительница потеряла дар речи».

Сквозная тема книги – наивная любовь Мягковой к Франции (тоже типично для нашей интеллигенции, все ориентировавшейся по инерции на Париж, хотя после 45-го центр мировой культуры переместился за океан). Само перечисление имен читаемых «классиков» – Золя, Мопассан, Франс – показывает, как далеки были советские франкофилы от понимания подлинных ценностей обожаемой страны. Но бесконечные и утомительные описания поездок в Бель Франс, впечатления советского человека от свободного и, главное, сытого мира, погоня за шмотками, смешные и нелепые попытки сэкономить, чтобы купить недоступного в совке побольше, сегодня уже неинтересны.

Автор жалуется на дефицит, цензуру, гонения, бюрократический идиотизм системы. Однако по ходу чтения нарастает недоумение: а кто жалуется? Она не знала ни колхозного рабства, ни житья в пролетарском бараке. Всю жизнь Мягкову пристраивали на блатные места. Синекуры следовали одна за другой – журнал «Театр», Институт народов Азии, Институт истории искусств, Институт кино, Всероссийское театральное общество. Каждый день на работу ходить было не нужно, зато следовали поездки в ту же Францию (порой весьма длительные), Румынию, Вьетнам. Последние две страны Мягкова избрала для своих киноведческих штудий, оплачиваемых государством. Конечно, не Запад и даже не Польша, но для 95% населения СССР и такое являлось недостижимой мечтой – все какая-никакая заграница и экзотика.

Вдобавок командировки по всему Союзу от ВТО, курирование провинциальных театров. И тут автор нашла себе нишу, избрав поприщем национальные театры – Литва, Молдавия, Якутия, Средняя Азия (с патриархальными нравами которой связаны забавные истории). 

Вот портрет одного из туркменских режиссеров: «…Входил в число местных мафиози… посадил меня в свой джип и отправился по райцентрам, якобы смотреть в качестве мэтра чужие репетиции, а на самом деле – собирать дань с подвластных территорий. Как только мы приезжали, райцентр начинал готовиться к празднику, то есть резать барана и салаты, печь лепешки и прочая… в карман Артыка отправлялся толстенький конверт».

Плюс халтура с переводами с французского.

Жизнь у Ирины Мягковой была интересной и насыщенной. Можно сказать, удалась. И потому ее жалобы постфактум на режим и на эпоху не то чтобы необоснованны, а просто звучат не из тех уст. Впрочем, и это еще один парадокс книги, в памяти после прочтения остаются не рефлексии автора, а набросанные ею зарисовки канувшего в небытие мира советской интеллигенции.