Мушки или бриллианты?

В поезде можно слышать обо всем: политике, экономике, нравственности, житейских невзгодах. Фото автора

В конце 2014 года вышло новое издание романа Светланы Василенко «Дурочка», а недавно увидел свет третий номер поэтического альманаха «Паровозъ», главным редактором которого является писательница. О необычной концепции альманаха и московских поэтах со Светланой Василенко беседовала Елена Семенова.

– Светлана, вышел третий номер альманаха «Паровозъ». Чья идея была, как все началось?

– Союз российских писателей –  это сугубо канцелярская организация, у нас 60 отделений по всей России, и, естественно, нам хотелось создать такой журнал, который бы дал возможность услышать голоса нашей провинции. Мы много ездили на фестивали и знали, что в каждом городе у нас по гению как минимум живет. А в некоторых городах, например в Вологде, вообще все девчонки гениальные, или в Тольятти – мальчишки. Вначале мы сделали журнал «Лед и пламень» – там печатается проза,  эссеистика и поэзия. Когда мы кинули клич – ребята, присылайте свои произведения, – мы, честно говоря, ожидали прозу. И вдруг потоком хлынула поэзия. Мы не ожидали, что поэтический провинциальный срез окажется таким мощным. Долго думали с составителем поэтической части «Льда и пламени» Володей Мисюком, что делать. В Москве и Питере множество литературных тусовок, клубы, печатные организации. А провинция совершенно отрезана: если что-то издается в своем городе, то в соседнюю область это не попадает. Они просто затухают, становятся маленькой Японией в смысле ее изолированности. Изолированные от общей современной русской литературы,  они становятся маленькими островами. Однажды я приехала в Кострому, а меня спрашивают: «А что такое «Новый мир»?» При этом они пишут прекрасную прозу и стихи. Они отделились от всей литературы, кроме классики. Сначала мы придумали журнал «Города и веси», но ощущалось что-то кондовое, хотелось современного, чтобы провинция перестала быть провинцией. Как будто бы там, где живет гений, там и есть столица. Вот жил бы Бродский, скажем, в маленьком городишке, и там была бы столица. Володя Мисюк вспомнил свой сон и сказал, что нужен паровоз, вагоны, и в этих вагонах должны ехать поэты. Я сначала отвергла идею. Мне не нравилось слово «паровоз», но потом я согласилась. Здесь видятся и птица-тройка, и будущие самолеты и ракеты. Это символ всей России, которая все-таки передвигается поездом. В итоге получился альманах «Паровозъ», где у каждого поэта свое место. Есть вагон-ресторан, который мы отдаем какому-то одному поэту: в первом номере это был Валентин Нервин, во втором мы отказались от вагона-ресторана, а в третьем отдали его Евгению Минину. Он пишет юмористические вещи, пародии, которые совпадают с идеей вагона-ресторана, где можно общаться, шутить. В международном вагоне собраны поэты, которые раньше жили в России, а теперь – за границей. Есть  багажный вагон для критиков, на что очень обиделась моя любимая критикесса Анна Марченко. Она заметила, что критиков нужно перевести в элитный вагон. На самом же деле все логично – именно критики обладают самым мощным багажом знаний.

– В чем отличие третьего номера от первого и второго?

– И первый, и второй номера были полностью посвящены провинции, а третий – это московский спецвыпуск. Мы поняли, что Москва хоть и столица, все-таки тоже состоит из маленьких провинций – в ней много районов, тусовок, направлений, стилистики. Нам хотелось собрать все воедино и сказать: вот она, Москва поэтическая, сегодняшняя. Нужен был такой составитель, который дружил бы со всеми и был сам поэтически талантлив. Я долго думала, кто может справиться, и  поняла, что это  Аня Гедымин – человек очень общительный, очень доброжелательный и очень талантливый. Звоночек такой. И она действительно справилась, потому что поэты ей доверяют. Ну вы сами знаете, что такое московские поэты, которые с кислой снобской миной спрашивают: что это за «Паровозъ», зачем он нужен? А у Ани всего шесть поэтов отказались. Вообще собранного ею материала хватило бы на два тома по 600 страниц. Но дальше в дело вступили машинист Володя Мисюк и кочегар Виктор Стрелец, которые стали нещадно все это кромсать. Я очень доверяю Володе, потому что он чувствует тему, время и в соответствии с ними выстраивает состав. У нас очень сплоченная паровозная бригада. Есть Валентина Кизило, которую считают лучшим редактором Санкт-Петербурга. Она «пламенный мотор» или «кипящий котел» нашего «Паровоза»: занимается не только редактированием, но и типографией, и отгрузкой тиража. 

– Палитра поэтики в альманахе пестра. Но показалось, не так много места выделено авторам, продолжающим традицию авангарда. Какова концепция отбора?

– Поскольку альманах идет из глубины провинции, у нас с Володей и Виктором создалась антимосковская тройка. И эта тройка, чтобы задавить в себе негатив к Москве, решила сделать московский номер, посмотреть, насколько он отличается от предыдущих. И, может быть, оттого что все идет из глубин народных, нам интереснее поэзия, которая говорит о нас сегодняшних, актуальная поэзия. Это и есть направление «Паровоза». Для названных вами стилей мы можем выделить один вагон. Скажем, мы проводим конкурс, и в этом вагоне «поедут» лауреаты и дипломанты. Но в целом концепция такова: вы едете в поезде и  слышите все о политике, экономике, нравственности, житейских невзгодах. Может быть пьяная беседа или анекдоты. Это скорее некрасовское направление: кому на Руси жить хорошо.

– Кто из авторов третьего номера особенно дорог?

– Если начать с буквы «А», то это, конечно Максим Амелин. Он очень дорог моему сердцу. Это необычный поэт для нашего времени, идущий не от Пушкина и даже не от Державина, а откуда-то из XVII века. Анатолий Богатых, поэт малоизвестный широкой публике, но те, кто читал, понимают, что это поэзия редчайшей пробы. Мария Ватутина – народный голос, хотя ее любит вся московская утонченная тусовка. Она пишет русские народные баллады, необычные. Я всегда ею загипнотизирована, это такой русский Маркес в поэзии. Дмитрия Веденяпина не надо представлять. Евгений Рейн –  классик, самая яркая звезда в сборнике. Александр Еременко. Сама Аня Гедымин мне очень нравится. Всеволод Емелин – актуальный ультрасовременный поэт. Ирину Ермакову тоже представлять не нужно. Геннадия Калашникова везде печатают, но мало кто понимает, что он скрытый гений, который постепенно раскрывается. Константин Кедров – вот вам, пожалуйста, авангард. Тимур Кибиров, Кирилл Ковальджи, Борис Колымагин – я его очень люблю, это такая минималистская поэзия. Андрей Коровин, Юрий Кублановский. 

– Недавно вышло новое издание вашего романа «Дурочка» с иллюстрациями Виктора Гоппе в конструктивистском стиле. Как возникла идея проекта?

– Мой роман «Дурочка» был опубликован в 2000 году. Но мне всю жизнь хотелось издать «Дурочку» театрально. Я  давно знакома с художником Виктором Гоппе, он постоянно приходил в белых перчатках, такой лондонский денди, и приносил мне мои стихи, которые издавал в странных книжках, похожих на книжки 1920–1930 годов тиражом 15 экземпляров. Мне это очень нравилось, я видела за этим будущее. Наступал век Интернета, и становилось ясно, что все наши тексты будут опубликованы маленькими мушками на белом экране. От этого слова девальвировались, а хотелось, чтобы они сверкали, как бриллианты в оправе. Такую оправу делал Виктор Гоппе – делал книги на камнях, на елочке, на шелке. Мне он однажды принес в одном экземпляре мой рассказ «Русалка Патриарших прудов» в виде деревянной книги. Это был деревянный ларец с отделениями, в которых стояли фанерки, на каждой из которых были выжжены сцена из рассказа, закрашенная акварельной краской, и текст. Она мне понравилась, и я сказала Вите – дайте мне авторский экземпляр, но он сказал: «Нет, это неудачная работа». А потом «неудачная работа» оказалась в коллекции знаменитого лондонского коллекционера Джерарда Батлера. Так что наша книжечка теперь там хранится, вошла в историю. Когда я возмечтала издать «Дурочку», я обратилась к Вите. Она ему очень нравилась, он считал ее созвучной своему творчеству. Он надолго ушел в подполье и вернулся с 23 картинами. Мы долго мечтали о выставке-презентации, но не находили денег. Я, кстати, не сказала про «Паровозъ» и «Дурочку», что их изданию помогло Министерство культуры РФ, которое дает гранты. Они небольшие – 70 тысяч рублей, но на них можно издать книжку. Гоппе хотел, чтобы обложка была с одной из иллюстраций, но появилась идея амбарной книги, как будто кто-то писал эту вещь в амбарной книге. Мы даже занимались сотворчеством: я сказала, давай, текст будет на одной стороне, потому что обычно в амбарной книге текст можно писать только на одной стороне, иначе чернила на другой отпечатаются. В итоге обложка, картинки оказались созвучными тексту. И получилось реальное ощущение, что писал брат Дурочки, от лица которого ведется повествование.

– Проза может быть поэтической, как в романе «Дурочка», а поэзия прозаической, как в вашем сборнике «Проза в столбик». Могли бы вы сказать, где проходит грань, отделяющая прозу от поэзии?

– Мне всегда хотелось писать стихи. Ведь если спросить критика, прозаика, они все на самом деле мечтали быть поэтами. Это наивысшая деятельность человеческая, ради чего, может быть, мы и пришли в этот мир. Потому что все в природе, космосе гармонизировано, рифмовано, все очень соответствует стихам – соразмерно, созвучно, красиво. Поэтому люди, говорящие и пишущие прозу, люди дисгармоничные, они выкинуты из гармонии и занимаются, скажем так, бесовским делом. А поэты – люди, которые гармонизируют своими стихами Вселенную, если говорить высокопарно. Мы созданы из глухонемой материи, которая начала себя озвучивать и озвучивает себя такой, какой  была создана – прекрасной, космической. Когда я писала прозу, я всегда знала, что нужно писать стихи. Но не умела. Я долго занималась кино и, может быть, через кино пришла к поэзии. Вы смотрели английский фильм «Евгений Онегин»? Я весь фильм плакала. Когда я смотрела этот фильм, я поняла, что кино очень близко поэзии. В театральной пьесе главное – действие, а монтаж кадров в фильме близок к поэтическому образному ряду. Поэтому после кино мне было легко в эту щель поэтическую втиснуться. Почему я говорю про щель? Потому что, когда несколько искусств сталкиваются, происходит взаимообмен, и при «диффузии» рождается новый вид материи, новый элемент. На этом стыке прозы, поэзии и кино я и писала «Дурочку». Вы спрашиваете, как я различаю прозу и поэзию, если они похожи. Для меня это просто. Это поэтическая интонация. Необязательно иметь в инструментарии рифму, размер. Все-таки мы живем в XX веке, у нас были Хлебников и Маяковский, и можно писать стихи, виртуозно владея одной лишь интонацией, минуя другие технические приемы. И никто не скажет, что это проза. Но могут сказать, что это «проза в столбик». Именно так я и назвала свой сборник стихов.