Станислав Минин. Число потенциальных посредников в переговорах между властью и протестным движением увеличивается. Однако необходимость в самих переговорах становится все менее очевидной. Ни одна из сторон к ним не готова.
Члены президентского Совета по развитию гражданского общества и правам человека поддержали инициативу омбудсмена Владимира Лукина, еще до Нового года предложившего свою кандидатуру на роль координатора переговоров между властью и протестным движением. За кандидатуру уполномоченного по правам человека высказались 15 членов совета, в том числе Людмила Алексеева, Светлана Ганнушкина, Игорь Юргенс, Сергей Караганов, Эмиль Паин, Федор Лукьянов и Леонид Радзиховский. По их мнению, Лукин подходит на роль координатора (термин «посредник» не нравится самому омбудсмену) как по статусу, так и по личным качествам.
Владимир Лукин – уже вторая публичная персона, предложившая протестующим и власти свои координационные услуги: в декабре это также сделал экс-министр финансов Алексей Кудрин. Проблема заключается в том, что сам поиск кандидатуры – или кандидатур – переговорщиков постепенно становится вещью в себе, своего рода игрой, за которой «новые недовольные» коротают время между митингами.
Поиск координатора дискуссии, или парламентера, становится актуальным, если у переговоров есть предмет, цель, заинтересованные стороны, если диалог или хотя бы налаживание связи воспринимается сторонами как инструмент разрешения конфликта. Сегодня в России этого не наблюдается.
Переговоры ведутся для того, чтобы разрядить обстановку, остановить прогрессирующий паралич политической и экономической жизни. Декабрьские протесты такого паралича не вызвали и, объективно говоря, вызвать не могли. Власть, похоже, оправляется после декабрьского когнитивного диссонанса, привыкает к изменившейся среде, не считает перемены фундаментальными, пытается опередить оппозицию в интерпретации произошедшего и в определении политической повестки дня перед президентскими выборами. Власть пошла на ряд уступок без фактического торга и, судя по всему, считает их достаточными.
Вместе с тем протестное движение не получило конкретного политического оформления, не стало организацией с четкой структурой и программой действий. Оно сохраняет стихийность, а профессиональные оппозиционеры, блогеры и общественные деятели постами в соцсетях пытаются поддерживать температуру кипения. Даже если бы власть хотела вести переговоры с протестным движением, это было бы затруднительно. С кем говорить? Кто представляет протестующих? Точнее, где тот комплекс идей, предложений, который одновременно был бы адресован власти и отражал бы солидарную точку зрения «недовольных»?
На декабрьских митингах принимались и корректировались проекты резолюций. Их адресат абстрактен – «власть». Дмитрия Медведева большинство протестующих не воспринимает всерьез после объявленной рокировки с Владимиром Путиным, хотя именно Медведев объявил о мерах по либерализации законодательства на волне протестов. Путин, в свою очередь, многими рассматривается как фигура, которой власть должна пожертвовать, чтобы президентские выборы могли считаться легитимными. Конкретного адресата, к которому обращалась бы улица, нет.
Формулируя требования, активные деятели протестного движения пытаются одновременно решить две задачи. Они предлагают власти определенную последовательность действий. Вместе с тем они пытаются формулировать требования так, чтобы отразить настроения большинства «недовольных», получить их одобрение и поддержать в них протестный дух. Это во многом разговор с собой, а не с оппонентом. «Ни одного голоса Путину на президентских выборах!» – слоган для внутреннего пользования, не выводящий на уровень диалога с другой стороной.
Необходимым условием для ведения переговоров является взаимность уступок. В принципе можно очертить диапазон уступок, на которые пошла или могла бы – теоретически – решиться власть: от «либерального пакета» Медведева и камер на избирательных участках до отмены итогов парламентских выборов или проведения президентских выборов по новым правилам. Но что могут предложить взамен протестующие? В чем они готовы уступить? Речь ведь не идет о всеобщей забастовке, а массовые митинги власть рассматривает как средство для выпускания пара. Правящая элита не может адекватно оценить степень угрозы своей легитимности, исходящей от «недовольных» (сами «недовольные» тоже не могут этого сделать, они до сих пор пытаются разобраться в себе), и в условиях относительной рутинизации протестов склонна эту степень приуменьшать. Компромисс в этой ситуации становится односторонним (исключительно со стороны власти) и, как следствие, добровольным.
Желание Владимира Лукина помочь диалогу власти и критически настроенных граждан уместно, похвально, но не вполне актуально: говорить пока некому, не с кем и не о чем.
