Фонды и мозги

Распределение численности занятых в науке и научном обслуживании по уровню образования в 2002 г.
Источник: Госкомстат России

Продолжаются героические попытки понять, что же происходит с российской наукой, в каком она состоянии находится (ясно, что это болезнь - но в какой фазе?), и дать прогноз дальнейшего развития ситуации. Неделю назад, 18 мая, на Общем собрании Российской академии наук Комиссия по совершенствованию структуры РАН (глава комиссии – вице-президент РАН Валерий Козлов) представила «Программу модернизации функций, структуры и механизмов финансирования РАН». Настоящий гвоздь «Программы┘» – заявленное намерение довести к 2008 году (sic!) зарплату академических ученых до 1000 (одна тысяча) американских долларов в месяц, а то и больше. Ну что ж, не так много времени осталось, чтобы мы все смогли оценить прогностические возможности главной научной организации страны.

Между тем проводятся и вполне реальные полевые социологические исследования российской науки. Одно из них недавно было представлено на семинаре в Московском представительстве Фонда Карнеги. Название этой работы интригует не меньше, чем обещание увеличения академических зарплат до 1 тыс. долларов в месяц – «Воспроизводство научной элиты в России: роль зарубежных научных фондов (на примере Фонда им. А.Гумбольта)».

«Мы занимаемся научной элитой не потому, что мы снобы, а потому, что именно от этих единиц процента зависит воспроизводство научных кадров и собственно науки», – подчеркнул руководителm проекта, доктор экономических наук, профессор Государственного университета – Высшая школа экономики Александр Чепуренко. Так что же происходит с этой самой элитой.

Авторы работы «Воспроизводство научной элиты в России┘» в качестве таковой определяют эту «прослойку» в количестве около 22 тыс. человек. Дальше начинается статистика.

По данным ПРООН (2004 г.), ежегодный ущерб в России от «утечки умов» на Запад оценивается в 25 млрд. долларов. С другой стороны, по экспертным оценкам, за последние 5–6 лет через длительную работу за рубежом прошло порядка 100 тыс. российских ученых, вернувшихся затем в Россию. Если оценить масштабы возвращения в 25 тыс. человек в год, то «добавленная научная стоимость», привносимая одним таким ученым в страну, должна составлять хотя бы 1 млн. долларов в год, чтобы уравновесить масштабы чистого «научного вывоза». «По-видимому, эта цифра – при неразвитости инновационной системы, слабой степени коммерциализации научных разработок – является на сегодня нереальной, – делают вывод авторы исследования. – Но в большой мере это зависит уже не от самих ученых, а от структуры и систем стимулов в экономике страны».

Вот со стимулами для ученых в экономике страны – туго. (Если не считать таковым – в третий раз помяну – обещание зарплат в тысячу долларов к 2008-му.)

Так, например, анализ ответов на вопрос о значимости различных источников финансирования научных исследований, которые проводят сейчас гумбольтианцы – то есть ученые, получавшие когда-либо стипендии Фонда Гумбольта, – выявил очень интересную картину. Национальные источники: федеральный бюджет – 60%, внебюджетные фонды – 18%, частный капитал – 6%, региональный бюджет – 2%. Иностранные источники: некоммерческие фонды – 25%, университеты – 12%, межгосударственные организации – 12%, государственные НИИ и центры – 13%, национальные министерства – 14%, частные компании – 7%... Эти позиции были названы в качестве основных источников финансирования научных работ в России. «Возникает вопрос – а российская ли наука в России?» – риторически восклицает один из авторов исследования, кандидат социологических наук, старший научный сотрудник Института статистических исследований и экономики знаний ГУ–ВШЭ Ольга Шувалова.

Вообще, кажется, в системе организации российской науки (пока будем, все-таки, называть ее российской) происходят процессы поистине тектонического характера. Вот один из индикаторов. Директор Института статистических исследований и экономики знаний ГУ-ВШЭ Леонид Гохберг отметил некий качественный скачок в структуре научной мобильности, произошедший за последние годы. Нарастает «хаотический» поток ученых из России по самостоятельным контрактам, почти половина из них – на срок более 3 лет. 68% ученых положительно оценивают эти миграционные потоки. «В Российской Федерации сегодня, строго говоря, нет воспроизводства научных кадров, – подчеркнул Леонид Гохберг. – Побывав за рубежом, ученые начинают вовлекать в этот процесс молодых коллег из России. Сама наука в стране не готова к тому, чтобы из-за рубежа возвращались наши соотечественники-ученые: нет современного оборудования, низкие зарплаты, тематика исследований, бытовые проблемы».

Показательно, что этой проблемой в первую очередь озаботились сами зарубежные научные фонды. Так, «Программа Марии Кюри – кадровые ресурсы и мобильность ученых» в составе 6-й Рамочной программы ЕС содержит теперь специально оговариваемое в контракте условие возвращения иностранных исследователей на родину. Но не менее показательно, что нет ни одной заявки ни от одного российского вуза или научного института на предоставление рабочих мест зарубежным ученым, в том числе – репатриантам.

Вроде бы этот последний факт кажется слегка парадоксальным. Ведь количество НИИ в России за последние 14 лет увеличилось более чем на 800 (1991 г. – 1831; 2003 г. – 2564). Однако при этом сократился объем финансирования (внутренние затраты на исследования и разработки в постоянных ценах 1989 г. составили: 1991 г. – 7287,6 тыс. руб.; 2003 г. – 4778,5 тыс. руб.). Сокращается участие университетов и предприятий в исследованиях; происходит дробление крупных институтов на мелкие структуры и фирмы: в РАН – 460 институтов, в Российской академии медицинских наук – около 50. Все это не так безобидно, как кажется┘

«Сегодня 40% занятых в российской науке не имеют высшего образования, – подчеркнул Леонид Гохберг. – И эта тенденция прослеживается на протяжении последних 6–7 лет. То есть наука превратилась в дирекцию по управлению зданиями. Это и понятно: растет количество институтов – растет количество управленческого и обслуживающего персонала».

Профессор Гохберг был предельно откровенен: «Вопрос не в том, как вернуть людей назад – это малореально, а в том, как создать условия для функционирования науки в самой России». Предложенные в исследовании «Воспроизводство научной элиты в России┘» варианты решения тоже, в принципе, не новы. «Надо, чтобы профессор стал главным действующим лицом в науке; надо избавиться от многих фобий, как в ФРГ – когда не имеет значения национальность: многие из моих респондентов, живя в ФРГ, и немецкого языка не знают, – например физики обходятся английским. Но при этом они распоряжаются немецким бюджетом на науку», – отметила профессор Татьяна Иларионова.

Увы, по мнению Леонида Гохберга, «интереса у органов государственного управления к таким исследованиям в сегодняшней России нет». Поэтому-то, на мой взгляд, сегодня вопрос не в том, как вернуть ученых в Россию, а в том – зачем их возвращать?