Майя Крылова О нем есть книга архивных материалов, каталог выставки в Фонде культуры, монографии о его балетах. Ему посвящена научная конференция. Единственное, чего нет, это хореографии Касьяна Голейзовского на сцене. Девять десятых им созданного не сохранилось вообще.
Впрочем, идет его цыганская пляска в "Дон Кихоте" Большого театра. Этот танец вполне можно считать символом жизни Голейзовского: кочевым было его творчество, беспокойным - характер. Из всех балетмейстеров, пришедших в русский балет накануне 1917 года, он меньше других мог прижиться в пролетарском государстве, хотя искренне желал этого, даже ставил балет "Смерч" (подразумевалось - революционный). Для успешной советской карьеры Голейзовскому не хватало практической хватки и глубинной веры в соцреализм на балетной сцене. Да и откуда было взяться вере, если у молодого танцовщика Голейзовского был сборник стихов 1914 года с мистическим названием "Светогроздья", многолетний стаж работы в кабаре "Летучая мышь" и незаурядное дарование авангардного художника? И хотя в 20-е он призывал к революции в балете, громя "парфюмерные жесты" классики, эти мечты о новом театре не имели ничего общего с отанцованной системой Станиславского.
Всю жизнь его ругали больше, чем хвалили (наиболее престижная похвала - слова Джорджа Баланчина, считавшего себя учеником Голейзовского). Спектакли (самые известные - конструктивистский "Иосиф Прекрасный", пародийная "Теолинда", концертный номер "Нарцисс", прокофьевские "Мимолетности") не раз обвиняли. Консерваторы - те, кого Ильф и Петров прозвали "саванорыла" - в акробатике, новаторстве и эротике, левые - в академизме, старомодности и эротике. Но прежде всего - в страшном грехе буржуазности.
Он очень любил Большой театр, уходил из него (вернее хореографа каждый раз "уходили"), возвращался... Пробуя себя, сотрудничал с Таировым и Мейерхольдом (молодая Бабанова танцевала его "Танец апашей"), ставил с Маяковским "Мистерию-буфф". В конце двадцатых, поняв все, рвался уехать за границу, к Дягилеву. Но остался - в медленно, но верно сжимающемся кольце. Его не сажали и не травили публично, как Зощенко с Ахматовой. Ему просто перекрыли кислород. Сначала изгнание из театра, работа в мюзик-холле, потом провинциальные труппы, номера в ансамбле НКВД, постановка показушных декад национального искусства, танцы в фильме "Весна" - и работа сторожем в магазине.
В 60-е Голейзовский получил признание, поставил балет "Лейли и Меджнун" в Большом, там же сделал "Скрябиниану". В старости увлекся деревянной скульптурой, домиком на Оке и собакой Шваброй, писал книги и мечтал о балете "Фавн" для обожаемого Владимира Васильева...
