Григорий Заславский
Иранский Макбет. С зороастрийской палочкой.
Фото с сайта театра «ФЭСТ»
«Макбет. Только первая собака знает, почему она лает» – так называется спектакль иранского театра Titowak, показанный даже не в Москве, а в подмосковных Мытищах, где до 30 ноября проходит международный фестиваль «Подмосковные вечера». Час пятнадцать в жанре трагедии-ритуал Zar вполне можно представить и в афише проходящего сейчас в центре столицы фестиваля нового европейского театра NET.
Час пятнадцать – этого времени хватило иранскому театру Titowak, чтобы учесть и «пересказать» все главные события, описанные у Шекспира в трагедии «Макбет». Все есть, точно сдается по описи: сдал – принял.
Незнание языка и театральных, а также культурных традиций, конечно, не способствует пониманию спектакля, а тут еще – уже после спектакля, на встрече со зрителями, режиссер признается, что палка в руках у Макбета, тонкая, с закругленным концом, – необходимый реквизит в зороастризме. А что знает наша публика про зороастризм? Ну, кроме того, что так говорил Заратустра... В общем – всё или – почти всё.
Иранский театр – конечно, экзотика. Смотришь на сцену, следишь за событиями хорошо тебе известной трагедии Шекспира и не можешь не отметить, как, погибая, героиня по-прежнему озабочена незакрытой тонкой полоской тела: ты этой полоски и не видишь с расстояния в пять–семь метров, а она – чувствует и незаметно старается прикрыться. Вне сцены, кстати, актрисы держатся свободнее.
Глядя на сцену, отмечаешь неслучайность выбора – среди всех других – именно этой трагедии, и у Шекспира опирающейся на старинные легенды, которые, в свою очередь, вероятно, выросли из еще более древних мифов.
Слепые в белых одеждах пересекают сцену по диагонали, держась за плечо друг друга, – напоминают одновременно и Брейгеля, но также и шекспировских бесполых ведьм, роли которых уже не раз отдавали актерам-мужчинам.
Слов – немного, так что определение «трагедии-ритуал» кажется оправданным, верным. И смерть героя в финале «обряжена» в несколько следующих одна за другой метафор: рассыпается горсть бусин, которые громко скачут и катятся по сцене, а следом падает и разбивается глиняный кувшин. Все понятно, хотя и не на русском языке…
Этот театр, вопреки географической привязке в буклете, приехал вовсе не из Тегерана, они – с юга Ирана, где пересеклись когда-то все главные дороги мира: в Индию, в Северную Африку, Аравию. «Такого перекрестка больше не было нигде, можете судить по нашим лицам», – говорит режиссер. И правда – одни больше похожи на негров, другие – почти европейцы, третьи – с зауженным разрезом глаз: полнейшая дружба народов.
Пустая сцена, почти никакого реквизита, каждая деталь играет одну-две-три роли, полоска красной ткани – материал, готовый сыграть все, и про жизнь, и про смерть. В позах актеров, в их пластике обнаруживаешь то известные по каким-то рисункам и даже спектаклям нашего времени приметы площадной итальянской комедии дель арте, то вдруг – чуть ли не цитаты из уроков по биомеханике Мейерхольда. Смотришь и думаешь: как же сильна старинная театральная традиция, как укоренены в культуру все открытия театра ХХ века. Оказывается – все не так. Для режиссера, выясняется, вправду важны были и биомеханика Мейерхольда, и комедия дель арте, и даже психологический жест Михаила Чехова. Техника актеров – почти цирковая, пластичны они – точно вышли на театральную сцену, покинув манеж.
Почти без слов иранским актерам удалось передать тем не менее и орнаментальность своей культуры – этакое вышивание по краям шекспировской трагедии. Как написал Фирдоуси: «И тот, в ком светоч разума горит, Дурных деяний в мире не свершит. Как милость неба отличить от гнева, О мудрецы, ответите ли мне вы?»
