0
2504
Газета Проза, периодика Печатная версия

16.10.2024 20:30:00

Тяжелая атлетика

Взросление под Шекспира

Тэги: проза, переводы, детство, шекспир, диккенс


проза, переводы, детство, шекспир, диккенс Герои книги идут по дорожке, проложенной когда-то в романах Диккенса про Николаса Никльби и Оливера Твиста. Кадр из фильма «Оливер Твист». 2005

Герои Гэри Шмидта, чье детство будто скисло, как если б это было оставленное где-то среди пустых пакетов парное молоко, живут той странной жизнью, что кажется реальной: удушливой, тревожной, стесненной или «ложной» – и вместе с тем внезапно, пронзительно «хорошей», идущей по дорожке, проложенной когда-то в романах Чарльза Диккенса про Николаса Никльби и Оливера Твиста. Герои Гэри Шмидта живут такой же жизнью: похожей на истории, случившиеся в книгах, которые они, читая как свои, стараются подстроить не только под себя, но также и под мир, что сверху нависает, пугающе осклабясь. И преданный Меркуцио, и злобный Калибан, и жалкий старый Лир, и шут его бесстрашный, и принц несчастный датский, и бедный глупый мавр, и все другие тоже, придуманные парнем, который жил давно и очень далеко, проникли в город Хиксвилль, где мальчик Холлинг Вудвуд играл на сцене духа (в позорных желтых брюках – почти колготках даже, украшенных к тому же цыплячьим пухом сзади), где он сердился глухо (как Гамлет на отца), где по уши влюбился (Ромео пробудился!), простился кое с кем (пришлось смириться с тем, что идолы и боги, как питчеры в бейсболе, нередко тоже мажут, пасуя перед «стражей») и понял как-то вдруг, спустя десяток пьес, что этот человек вообще-то не исчез. Шекспир и вправду здесь: и в сердце, и в словах, и в солнечных лучах, а также в снежных бурях, в тумане и слезах, – он жив, как остальные, его друзья и Мирил – та самая «Джульетта», которая сказала, что нет на свете духа, который был бы лучше, чем милый Холлинг Вудвуд. И «Битвы по средам» закончились счастлиʹво: для Холлинга и Мирил, оставленных на время их «папой» Гэри Шмидтом, задумавшим трилогию, в которой эти «Битвы...» – лишь первая «глава».

Вторую Шмидт придумал, избрав героем Дуга, который вместе с Холлингом учился в средней школе, но после той истории в другой уехал город. И там, на новом месте, в романе про него, источником загадок, вопросов и сомнений, источником открытий, решений, впечатлений совсем уж неожиданно явился Одюбон, писавший птиц Америки, которые и ныне, как выяснилось в книге, летают между строк. Вторая часть трилогии была куда мрачней, куда печальней первой, хотя и завершилась, как «Битвы...», на подъеме, вселяющем надежду и веру в «невозможное» – обыденно счастливое, действительно хорошее... Какой была бы третья, последняя «глава», когда бы Гэри Шмидт писал ее тогда, пятнадцать лет назад?

Возможно, что она, забавно тарахтя и трепетно пыхтя, как это делал Холлинг, взрослея «под Шекспира» и новости о мире, который во Вьетнаме, разбитом на «высоты», разрезанном на «зоны», в конце шестидесятых был так еще далек, – поведала о том же, о чем и две другие: о Вере в Человека и всяком прочем тоже – Искусстве, Силе Слова, Учителе и Боге, Любви до крышки гроба (и после – ну еще бы), о Мудрости, о Доме, Бейсболе, Профитролях, доставленных, по счастью, из «Булочной у Гольдмана» каким-то чудом вовремя. Возможно, что она – тогда, а не сейчас – смогла бы это все, как раньше, передать: словами персонажей, которые не знали, что кто-то их подслушивал, записывая тайно и некоторые фразы, и мимику их даже, и шепоты, и паузы, и шутки, и ругательства, – выхватывая Жизнь, со всеми ее красками, со всеми ее пятнами, с распущенными нитками и черными, огромными, зияющими дырами. Но Гэри Шмидт решил, что строить тот же мир – мир прошлого и детства, утраченного кем-то, мир сложного соседства, мир между двух огней, в эпоху «теплых» войн, а также всяких прочих, домашних и не очень, – он будет в этот раз по новым чертежам.

Подобно тем пакетам, откуда брали хлопья, зачерпывали «звезды», вытаскивали пальцами «подушечки» и «кольца», которые так важно, со слов разумных старших, с утра в себя запихивать, заталкивать поглубже, чтоб жить как можно лучше и радостно расти, – у Мирил Ли Ковальски (той самой, да, конечно) жизнь, в общем, точно так же – внезапно опустела, едва она узнала, едва примчалась первой, едва, назвав фамилию, услышала, увы, что мальчика пытались, но так и не смогли: с такими переломами, поймите, шансов нет, удар был слишком сильным, он умер прямо здесь, нам очень-очень жаль, платочки на столе. А где-то там, по радио, вещали о Вьетнаме, осаде пехотинцев, застигнутых в Кхесани, обстрелах всех позиций и тысячах погибших. И лишь один Шекспир, пожалуй, мог ответить: как быть и для чего, и надо ли оно, и стоит ли того, зачем и что потом? Доступен, человечен, беспроигрышно вечен: Шекспир-то ведь такой – вы знаете, живой. А Холлинг, как же он? А Холлинг просто мертв: еще вчера был тут, читал Шекспира вслух, паясничал чуть-чуть, встречал рассвет в лесу, спасал свою сестру и слушал «чпок» и «ш-ш», звучавшие как джаз, когда он ловко так откупоривал колу... И вряд ли этот мир – мир Мирил и других: родителей его, сестры и миссис Бейкер, учившей так читать, так чувствовать Шекспира, чтоб он казался близким, чтоб он казался здешним, чтоб он был частью жизни, творящейся все время, – когда-то будет тем же... тем самым то есть местом, где дышится легко, где хочется всего. По крайней мере Мирил в начале третьей книги не верила уже ни в новый старый мир, ни в собственные силы, ни в дружбу, ни вообще – во что-нибудь красивое. Как, собственно, и Мэтт, который в этой книге, представ вообще впервые, связал, того не зная, не только «завтра» с Мирил, но также Дуга с Холлингом, себя – со всеми ими, три части – воедино.

38-15-11250.jpg
Гэри Шмидт. Вот так запросто.
Пер. с англ. С. Силаковой.– М.:
Розовый жираф, 2024. – 416 с.
(Вот это книга!)
Насколько это правильно – их беды так вот сравнивать? И можно ли вообще кого-то с кем-то сравнивать? В каком-то общем смысле все книги Гэри Шмидта – про Холлинга, про Дуга, про Мирил и про Мэтта – хранят простую мысль, подсказанную жизнью: мы носим в сердце горе, мы носим его долго, мы ходим осторожно, сгибаясь понемножку, мы чтим его и любим, мы вместе с ним растем, взрослеем и стареем, мы чувствуем как будто, что это не на время, что горе будет всюду, что горе будет вечно – пока мы с ним вдвоем на свете этом, значит, вот так вот и живем. И мы ему обязаны – хоть это и «нечестно», хоть это и безумно, но мы ему обязаны отнюдь не только тяжестью, но также ролью нашей, которую играем, вживаясь в персонажа, каким бы вряд ли стали, случись оно не с нами. И что особо важно, особо ценно то есть – так это то, наверно, что мы и в чьей-то жизни сыграть ее способны. Мы в силе это сделать, была бы только воля. И Мэтт, не знавший дома, где утром пахнет кофе, овсяной кашей с маслом, вишневым пирогом и чем-то непонятным – уютным и желанным, где можно не бояться, что хлеба не достанется, что кости не сломаются, что кто-то унесет и спальник, и мешок, где черточки на стенке показывают рост, который был в тот год, когда молочный зуб, качнувшись, выпал вдруг, в слова сложились буквы, был взят победный кубок, получено согласие на первое свидание, – не знавший ничего, что мог бы знать любой: похожий на него, однако же другой, – Мэтт все же был силен. По-своему. В ином. Не ныть и не просить, не жаловаться даже, справляться одному со всякими преградами: такими, например, как голод или холод, как ссоры из-за места, где меньше тянет ветром, как выбор простофили, какого и не жалко одной рукой обчистить, как страх забыть себя и сделаться похожим на собственного босса, который прячет деньги, украденные всеми (такими же как Мэтт – не помнящими точно: их бросили, оставили, специально потеряли, а может, просто так – ну, вроде как заставили – самим отныне жить, без помощи родных); справляться с одиночеством, которое кругом, и с чувством пустоты, которая внутри – особенно в мороз, когда горят огни и все спешат домой, чтоб встретить Рождество, справляться с осознанием, растущим, как и ты, что так оно и будет – и завтра, и в четверг, и каждый божий день, в котором ничего божественного нет... Наверно, Мэтт бы мог, как раньше вот у Шмидта, об этом как-то мило, а если и не мило, то, скажем, суетливо, степенно и слезливо, наивно или криво, с усмешкой или злостью, с усталостью, с проворством, с комизмом, не притворством – «без Гэри» написать.

Историю про Холлинга и битвы по средам в той самой первой части рассказывал он сам. Про птиц и Дуга Свитека рассказывал Дуг Свитек. Про Мирил и про Мэтта рассказывает Гэри. И это, как ни странно, смущает, словно боль, засевшая не в теле, а где-то за пределами: ее не ощущаешь с такой же остротой, с какой она должна – а разве не должна? – насквозь пронзать тебя. Меняя нарратив с «привычного» на «взрослый», он будто забывает, кого тут сам играет. А мы не в курсе даже, откуда этот кто-то, как дух какой бесплотный, рассказчик «чужеродный» – пронюхал вдруг так много про Мирил и про Мэтта. Их мысли, их секреты, их чувства и вопросы, не заданные взрослым, но заданные жизнью, и методы их личные найти свои ответы в историях из прошлого, написанных другими, но именно для них, – такие вещи просто... точнее – «так вот запросто» – наверно, невозможно в подробностях узнать. А значит – Шмидт их выдумал. Точнее – сконструировал. В отличие от Холлинга, а также Дуга Свитека, как будто не придуманных, а вынутых из жизни и точно, аккуратно – ну словно это пазлы – в истории те самые им «просто» помещенных, герои третьей части воссозданы по памяти и нравственным подсчетам, которые, пожалуй, не очень-то надежны. Возможно, Шмидт ошибся, решая те Задачи, которые он раньше, и в «Битвах...», и в «... нормально», уже как будто ставил. Хотя и там, конечно, порой мелькали схемы, являя швы и стрелки писательского замысла и встроенной морали, но жизнь казалась честной: она их то со смехом, то шепотом, то с кличем обычно заслоняла, латала, штриховала. В последней книге серии Задачи победили, и встреча Мэтта с Мирил, и то, чему они друг друга научили, и то, к чему их Шмидт, подстраивая мир, так долго подводил, «велев» читать про Дороти, кирпичную дорожку, про Льва и про Тотошку, – все это, навалившись, лишило книгу силы и тайной, бесподобной, правдивой как бы жизни.


Оставлять комментарии могут только авторизованные пользователи.

Вам необходимо Войти или Зарегистрироваться

комментарии(0)


Вы можете оставить комментарии.


Комментарии отключены - материал старше 3 дней

Читайте также


Студия художественной штопки

Студия художественной штопки

Истории про страховку, записки учителям и вспученный полиэстер

0
1369
Будет вам Олимпиада

Будет вам Олимпиада

Евгений Константинов

Не каждому дано право ходить по последним метрам родной земли

0
693
Учу не только танцам

Учу не только танцам

Юрий Юдин

Цветовые лейтмотивы в сказке Юрия Олеши «Три толстяка»

0
1231
У них

У них

0
625

Другие новости