Поломал сценарий

Исполнилось 150 лет со дня рождения Василия Розанова. Мы задали писателям два вопроса: 1. Что такое «Василий Розанов»? 2. Кого из наших современников, на ваш взгляд, можно назвать продолжателями розановских традиций?

Дмитрий Галковский, публицист, философ

1. Розанов дал образ и способ освобождения от идеологической неправды любой степени и глубины. В конечном счете этому посвящено творчество Солженицына, но провинциальный ад полуазиатской деспотии – это ничто по сравнению с идеологическим прессингом европейской культуры XIX века. Розанов для меня великий освободитель, «разрыватель пут», вроде Лаокоона, совершающего невозможное и разрывающего ядовитых гадов. Это человек, который ПОЛОМАЛ СЦЕНАРИЙ.

2. В 80-е годы я видел несколько десятков советских бЕзумов, «канающих» под произвольно выбранных персонажей русской и мировой культуры. Кроме «Соловьевых», «Ильиных», «Гегелей», «Платонов» и т.д. среди них наблюдалось два-три «Розанова». Самый трогательный среди них – чудак-библиофил Сукач. Пожалуй, из-за наивности, увлеченности Серебряным веком, внутренней замкнутости ему удалось достичь некоторой степени тождества с русской культурой. Разумеется, я имею в виду не образ Розанова, а образ «чудака-библиофила».

Вообще же русские – молодая периферийная нация, и с традициями у них не очень. Так что, может, и к лучшему, что «РРФ» (русская религиозная философия) не имела никакого продолжения. В этом и сказалась русская традиция – традиция вытирания детских ног о родительские спины. В этом смысле протей-Розанов был традиционен и будет традиционен в русской культуре всегда.

Алексей Варламов, писатель, лауреат премии Солженицына

1. Розанова я очень люблю и перечитываю так часто, как, пожалуй, никого. Но вот дать ему определение... Его ведь многие и очень проницательные люди пытались определить – Блок, Пришвин, Ремизов, Гиппиус. Причем люди, которые его знали. Блок писал ему в письме: «Великая тайна, а для меня очень страшная, – то, что во многих русских писателях (и в Вас теперь) сплетаются такие непримиримые противоречия, как дух глубины и пытливость, и дух... «Нового времени». Пришвин оставил замечательную запись: «Розанов – послесловие русской литературы, я – бесплатное приложение. И все...» Что тут добавишь? Но если все-таки добавлять, я бы так сказал: в Розанове было что-то карамазовское, беспокойное, бескрайне широкое. (Не случайно он на Апполинарии женился.) Он был одновременно и Алешей-молитвенником, и Иваном – интеллектуалом и провокатором, и Митей, горячим, страстным, и Федором Павловичем – сладострастным... Только Смердяковым не был, потому что никого не убивал и Россию любил какая она есть и никакому Наполеону ее бы не отдал. А как он о Государе замечательно написал: «Я знаю, что правление его было ужасно, и ни в чем не оправдываю его. Но люблю и хочу любить Его. И по сердцу знаю, что Царь вернется на Русь, что Русь без Царя не выживет». Весной семнадцатого никто этого не понимал. А еще была в его биографии поразительная страница: он единственный из русских писателей (за исключением Клюева разве что) восторженно писал о Григории Распутине. Не иначе что-то родственное чуял.

2. Никого. Сузился русский человек.

Людмила Сараскина, литературовед, исследовательница творчества Достоевского

1. Розанов, став в 1917–1918 гг. свидетелем крушения надежд Достоевского на земное счастье народа-богоносца, увидев сбывшееся апокалипсическое пророчество о стране, захваченной бесами, довел до последней крайности все напряжения мысли своего предшественника. Знаток и толкователь Достоевского, один из самых оригинальных и отважных русских философов, Розанов сам представал воплощением того самого «человека Достоевского», по которому можно изучать строй русской души и истоки русской трагедии.

Того самого «человека Достоевского», который, как Иван Карамазов, мог написать «Геологический переворот», «Легенду о рае» или «Поэму о великом инквизиторе». «Апокалипсис нашего времени» Розанова стоит в том же ряду гениальных сочинений: будто сам Достоевский водит пером, сочиняя ЗА своего трагического героя эпический плач и проклятия неведомому Богу над разрушенной Россией, создавая ДЛЯ Розанова его изумительный стиль, происходящий то ли от Кириллова, то ли от Ставрогина, то ли от старика Карамазова.

2. РОЗАНОВ НЕСРАВНЕННЫЙ – не имеет и, по-моему, не может иметь никаких продолжателей. Наш современник, который косит под Розанова, не имеет и десятой доли его отваги, его безоглядности, его дерзновенности.

Метафизика Розанова конкретна, чувственна, плотоядна, домашняя, а современник норовит стать бульварным секс-символом, засветиться в ящике и получить Букера. Розанов сводит счеты с Церковью, с Богом, со Христом, но – как беспредельно любящий их человек, любящий нутром, потрохами. А современник Бога не знает, и только позирует со свечкой раз в год («позиционирует» веру). Какая уж тут метафизика. Какая уж тут чувственность...

Сергей Самсонов, прозаик

1. Розанов проще всех умеет выражать сложные, наиболее важные и основополагающие вещи: к примеру, Бог есть, потому что есть кленовый лист, бабочка, паутина, белый гриб – все это художественно и является картиной, «прежде чем быть взятыми на картину». Розанову, кроме русских и русского, ничего по-настоящему не интересно. Розанов – один из немногих, кто не пошл в своем патриотизме, патриотизм для него – привычное и естественное телодвижение, потому что начинается он с грибной лавки в чистый понедельник. Розанов – этическое противоядие «либерализму», «протестантской этике» с их бесконечным яканьем и возвышением маленькой частной личности, частного лица. Розанов первым объявил литературу метафизически постыдным занятием – духовной проституцией. По Розанову, каждый приличный отечественный литератор выверяет себя на самолюбование и стремление тем «приторгнуть», чего никому показывать нельзя... Розановская интонация, «музыка», «прием» оказались очень соблазнительными в плане подражания, «подкупающими своей простотой». Но подражать ему, повторять его, быть таким же, разумеется, невозможно.

2. Многие поспешили объявить главным наследником Розанова Дмитрия Галковского, да и сам Галковский говорил о тесной связи, но Галковский не теплый, не сексуальный и слишком хочет быть властителем дум.