0
2718
Газета Печатная версия

13.09.2018 00:01:00

Волосатые руки у горла

Два рассказа о храпящем прозаике и курносой медсестре

Тэги: ирония, юмор, писатели, сон, литература, гостиница, стоматология, поликлиника, медсестра, деньги, жена, дети


33-16-001_m.jpg
Иных храпунов не только разбудить – придушить
порой хочется. Тимофей Соколов. Мальчик будит
перышком спящего товарища. 1811. ГТГ

Храп

Каждое утро, просыпаясь и разминая у зеркала серое отечное лицо, Платон громко и интеллигентно (что особенно неприятно) отчитывал меня, как неразумную институтку:

– Пойми, – твердил он, заламывая руки, – что мне делать, когда рядом со мной храпит человек, которого я уважаю?

Я вжимал в плечи голову, сочувственно смотрел ему в глаза и страдал, потому что, будучи в принципе эмпатом, тяжело переживаю чужие муки и горести.

Мне представлялось, как я лежу и спокойно храплю во сне, ничего не подозревая, а Платон никак не может уснуть, измученный дневными порывами в написании нового романа (он – писатель).

Платон, видя мои неподдельные страдания, заводился еще больше и рассказывал, как он переворачивал меня во сне с бока на бок, свистел полет шмеля, дудел в буддийскую трубочку, читал молитвы, закрывал меня подушкой, а однажды чуть не задушил. Но когда я посинел и высунул наружу розовый в пупырышках язык, испугался за мою жизнь и, несмотря на мой храп, убрал свои волосатые руки с моего горла, отчего я захрапел еще громче и яростнее.

Я загрустил и покраснел, но немного подумал и предложил:

– Хорошо, давай сделаем так. Сегодня я задержусь допоздна и вернусь в гостиничный номер, когда ты уснешь. Тогда ты не будешь слышать мой храп и сможешь наконец выспаться.

Платон радостно кивнул мне и полез в холодильник подкрепиться салом и солеными огурцами, запивая все это хозяйство крымским бутылочным пивом, переливающимся на солнце и пенящимся в граненых стаканах. Потом он достал из шкафа ноутбук и уселся за главу номер тринадцать своего романа, в котором главному герою токарю Евпатию фрезой отрезало указательный палец.

Я оставил его одного. Вышел на улицу, пошел по набережной. Веселые дети и их внимательные мамаши сновали туда и сюда по плиточке, ультрамариновые море било зелеными волнами о парапет. Сотни довольных отдыхающих бороздили морскую гладь, валялись на песочке и пили сладкое крымское вино, красное, как румянец на щеке младенца.

Мне хотелось любви и встреч, но все красивые девушки были заняты или вокруг них вертелись слащавые хлыщи в белых панамках и джинсовых шортиках с карманами, набитыми пятитысячными купюрами.

День тянулся долго и мучительно, я поужинал в кафе, почитал газету, искупался, в темноте побродил по парку аттракционов и вернулся в номер, когда Платон уже спал.

Он лежал добрый и искренний, раскинув руки в разные стороны на кровати, рядом с ним мигал ноутбук с недописанным текстом. Платон во сне улыбался и богатырски, громоподобно и весело храпел, как стадо африканских слонов в период спаривания.

Я долго слушал этот наивный храп и через два часа захотел Платона задушить или зарезать и даже достал из походного рюкзака складной швейцарский нож, но в последний момент что-то меня остановило, наверное, любовь к великой русской литературе и ее знаменитым представителям.

Практикантка

Когда стоматолог собрался мне вырезать кисту, то попросил убрать очки. Я снял оправу с носа и сунул ее в футляр, который бросил в кожаную барсетку. Потом уселся в кресло, положил руки на подлокотники и приготовился к часовой процедуре: старался шутить и веселиться, что мне плохо удавалось. Но имидж сурового мужика в берцах и с короткой стрижкой предполагал обязательную беззаботность: тебе засовывают в рот тесак, а ты смеешься от щекочущей пластмассы слюноотсоса.

Во мне ковырялись долго, что-то пошло не так, и я то и дело сплевывал кровавые сгустки, а потом искоса наблюдал, как молодой и вежливый дантист вливает под давлением в мой рот потоки горьковатого лекарства, тщательно промывая, как он сказал, кривоватые и глубокие каналы моего несчастного зуба.

В какой-то момент у меня стала неметь рука, и если бы это не заметила медсестра, то непонятно чем бы все закончилось. Девятнадцатилетняя Света очень бережно и тепло (тепло не в смысле температуры – руки ее были в резиновых перчатках, – а в смысле душевного участия) провела пальчиками по моему седеющему виску (так меня ласкали только жена и моя первая любовь), приподняла мой локоть и осторожно размяла мои отвердевшие пальцы. Кровь начала приливать к моей ладони, и я почувствовал легкое покалывание в подушечках пальцев.

Я приподнял глаза и внимательно вгляделся в ее веснушчатое лицо: глубоко посаженные голубые глаза, вздернутый курносый носик, пухлые ласковые губки, никакой косметики. Наверное, ей запрещали краситься перед операциями, чтобы никакая пылинка или частичка не могла помешать таинству врачевания и нарушить столь необходимую стерильность.

В этот момент я понял и простил своего деда-военного, ушедшего от моей бабушки и женившегося на молодой медсестре, которая выхаживала его после тяжелого ранения. Дед так и не вернулся в дом после войны, а просто прислал письмо. Я письма не читал, бабушка мне его не показывала, возможно, письмо бабушка выдумала, а дед просто передал известие через знакомых. Но моей бабушке так хотелось иметь покаянное письмо, что она всем говорила: письмо есть, но показывать она его не хочет.

Когда операция закончилась, я долго не мог встать с кресла. У меня кружилась голова. Медсестра принесла мне нашатырь и протянула руку, на которую я оперся. Я был благодарен Свете, что все она сделала быстро, молча и незаметно, словно оберегала мой никому не нужный брутальный имидж.

Я расплатился с врачом, дал просто налом, а не заплатил в регистратуре, так выходило дешевле, душевнее и без лишней волокиты.

Спустился на первый этаж, подошел к кофейному автомату и, когда уже выбрал напиток и запустил в глухое машинное нутро оранжевую сторублевку, вспомнил, что стоматолог запретил мне на ближайшее время горячие напитки. С горя забыл вернуть деньги и поплелся домой, выкурив по пути неожиданно много сигарет – три штуки, с трудом засовывая их в рот сквозь марлевый тампон.

Дома все было хорошо, вокруг меня порхала жена, не трогали дети, и даже обычно назойливый кот Озирис не приближался ко мне, словно понимал, никакого внимания я ему не окажу.

Ночью, сказавшись больным, я ушел из спальни ночевать в гостиную на диван, но долгое время не мог уснуть. Странные и беспокойные мысли не отпускали меня, я почему-то представлял Свету и думал, что что-то важное я не сделал.

Через две недели, когда швы затянулись, я решил найти Свету, купив конфеты и шампанское, но в поликлинике мне сказали, что Света просто практикантка и никто не знает ее телефона и адреса.   


Оставлять комментарии могут только авторизованные пользователи.

Вам необходимо Войти или Зарегистрироваться

комментарии(0)


Вы можете оставить комментарии.


Комментарии отключены - материал старше 3 дней

Читайте также


Скверно и затратно. Две жены Антона Павловича Чехова

Скверно и затратно. Две жены Антона Павловича Чехова

Александр Васькин

0
1079
Правительство России выделяет 30 миллиардов рублей на лечение детей

Правительство России выделяет 30 миллиардов рублей на лечение детей

Ольга Соловьева

Ущерб от урагана на юге страны потребует помощи федерального бюджета

0
1372
Видеть текст глазами читателя

Видеть текст глазами читателя

Ирина Кулагина

Литмастерская Сергея Лукьяненко: версия BETA не хуже, чем АЛЬФА

1
5138
Оружие – не только слово, но и перо

Оружие – не только слово, но и перо

Кирилл Плетнер

Рассказы про поэта Григория Петухова и призрак Раскольникова

0
596

Другие новости