0
81
Газета Печатная версия

25.06.2025 20:30:00

Я – огонек постблоковской поры

Тексты Евгения Чигрина – это поэзия непрерывной рефлексии

Тэги: поэзия, лирика, философия


22-14-11250.jpg
Евгений Чигрин. Болотный огонь:
Избранное. – М.:
РИПОЛ классик, 2024. – 538 с.
Читать книгу избранного Евгения Чигрина – интересно. Причем интересно с разных точек зрения: с поэтической, психологической, даже – социальной. В аннотации сказано: «В томе избранного «Болотный огонь» представлены четыре основные книги Евгения Чигрина: «Погонщик» (2012), «Неспящая бухта» (2014), «Невидимый проводник» (2018), «Водяные деревья» (2022). Многие стихотворения из книг «Погонщик» и «Неспящая бухта» публикуются в новых редакциях». Вошли в книгу и отзывы о поэзии автора. Чигрин, как алхимик (один из значимых образов его стихов), в который раз перетирает ингредиенты, надеясь получить если и не окончательный желаемый результат, то хотя бы намек на приближение к поэтически вечному. Приближение небезопасно – неосторожный шаг, не тот ингредиент – открывается сфера инфернального:

Я не заговорился: из фантома

Шагнул фантом 

      (такой же бес в шкафу),

Откроет рот – там огненная

домна

Сжигает элизийскую инфу…

В квартире сфера 

из неуловимых

Миров соткалась: 

адский филиал.

Однако страх, сопутствующий преображению мира магической силой вдохновения, оказывается слабее порыва к вечной «метафоре Бога». Это отношение к поэзии как к вневременному каналу в запредельное, в трансцендентное – в наше время соцсетевой иронии над высокими смыслами, усмешки комфортного быта над испытаниями бытия – не может не вызывать отклик. Особенно у тех, в ком зреет протест против примитивизации культурных контекстов, в том числе – маскирующихся под нейроновации. Очень точно заметил Владимир Козлов (журнал «Prosodia», Ростов-на-Дону, 2021): «Главное событие в этой поэзии – прорыв к высшей реальности мифа, для которой не писаны культурные границы. Это мир, в котором вечный «старый рыцарь» бросает вызов не менее вечному «монстру», а одна из сестер-мойр до сих пор определяет судьбы людей». Пожалуй, после Юрия Кузнецова – поэта для Чигрина не «своего», несмотря на кузнецовское обращение к мифу и его рискованное балансирование между миром горним и бездной демонического, никто не пытался вернуть поэзии то значимое место, которое она всегда занимала в русской литературе. Чигрин, остро реагирующий на социальные сигналы, иногда пытается подыграть апологетам утраты возвышенного. Но его «стишок», «стишки» ведут не к современному «глотателю пустот», а через самоумаление Баратынского («Мой дар убог, и голос мой негромок…») выходят к поэтической классике:

Подкармливаю музыку и снова

бросаю взгляд в прошедшие

 миры:

Я – космонавт 

постпушкинского слова,

я – огонек постблоковской 

поры.

Здесь круг социального, даже отраженного в лексике (в том числе из компьютерного ареала), размыкается и перетекает в психологию. Собранное в книгу внезапно приоткрывает главный, на мой взгляд, признак стихов Евгения Чигрина – это поэзия непрерывной рефлексии. Все, что попадает в сферу внимания поэта (путешествующего, посещающего музеи и галереи, слушающего музыку, читающего, смотрящего кинофильмы, расслабляющегося в кафе, погружающегося в депрессию на диван, – тут же становится предметом поэтической рефлексии, обрастая оригинальными ассоциациями и аллюзиями. Погружение в себя или в сеть своих размышлений для Чигрина естественно, как дыхание. Его сеть улавливает образы и чувства из прошлого одновременно с сигналами настоящего, замыкая поэтическую линию на образ книжный, музыкальный, живописный или биографический. Автор, казавшийся в четырех книгах, из которых выбраны стихи, порой противоречивым, порой загадочным, внезапно открылся и явил себя очень понятным и цельным. С одной стороны, оказался обычным человеком, страдающим от одиночества, помнящим о травме детства без отца, не изжившим боль от потери мамы, боящимся старости и смерти, с другой – предстал сильной личностью, необычным поэтом, бросающим вызов всем, утратившим веру в Слово. Высокое вдохновение Чигрина обитает между мирами: светлым, откуда иногда все-таки прилетает спасительный ангел, и темным, напускающим на смельчака своих монстров, ведьм, вурдалаков, упырей и призраков. Свет дарит надежду, а болотные огни, мерцая со страниц Конан Дойла, заманивают на роковое свидание. Но и светлые лучи, и темные грани вырисовываются в облаках и болотной дымке той же рефлексии, поскольку все это – внутри сознания. Перетекая из реальности обыденной в сновидно-сомнамбулическую и обратно, поэтическое восприятие изменяет привычные очертания предметов, каждый из них подсвечивая счастливым светом южного дня или искажая черным мраком тоски и леденя кистью Морены. Но один образ – образ мальчика в летающем пальто – парит над стихами, оказавшись на удивление стойким, не сраженным и даже не задетым неумолимым временем:

А сновиденья, как напиток

счастья,

Кто выпил до конца, 

тот знает, что

Присматривает 

ангельская каста

За мальчиком 

в летающем пальто.

Этот мальчик в летающем пальто – поэт.


Оставлять комментарии могут только авторизованные пользователи.

Вам необходимо Войти или Зарегистрироваться

комментарии(0)


Вы можете оставить комментарии.

Читайте также


Взялся за куш

Взялся за куш

Сергей Белорусец

Стихотворные игры с нарративом, эпигоном и двухвостой кобылой

0
2320
Наши сдали Ляоян

Наши сдали Ляоян

Максим Артемьев

Александр Тиняков как человек и персонаж Романа Сенчина

0
694
Это я – человек-невеличка

Это я – человек-невеличка

Дмитрий Нутенко

Тютчев и Ахмадулина, поэты и литературоведы, край родной и читатель-барин

0
838
Проснувшийся в лифте

Проснувшийся в лифте

Ольга Камарго

Cтанете жить – начнете понимать, как устроена реальность

0
656

Другие новости