Наши сдали Ляоян

Роман Сенчин. Александр Тиняков: Человек и персонаж. – М.: АСТ; Редакция Елены Шубиной, 2025. – 380 с. (ЖИЛ).

Я перечитал сейчас ту свою рецензию. Вроде бы все то, да не то, точнее, сегодня я написал бы иначе, собственно, и пишу. Только уже о другом произведении с тем же героем. Я узнал о Тинякове еще в детстве из очерка Чуковского, которого обильно цитирует Сенчин. Но внимание он (поэт) тогда мое не привлек. А может, я узнал о Тинякове из книги Зощенко «Перед восходом солнца», которую также использует Сенчин. В любом случае фигура Тинякова меня в свое время не зацепила. А вот для Романа она оказалась весьма важной, и уже несколько десятилетий он внимательно собирает все относящееся к этому поэту. Откуда и уже двойное обращение к Тинякову – и чисто художественное, и теперь документальное.

Напомню, долгое время Сенчина критика третировала как своего рода Тинякова нашего времени: мол, с напускным цинизмом признается в постыдных вещах – его alter ego собирает бутылки по помойкам, участвует в групповом изнасиловании и т.п. Такая слепота критиков, не замечавших уникального дарования писателя, его непревзойденного дара наблюдения и умения простыми и точными словами передать увиденное, может быть объяснена только предвзятостью. Или нечувствительностью к русскому слову, к литературе вообще.

Тиняков, на мой взгляд, не был великим поэтом или даже выдающимся. Он являлся скорее любопытным персонажем литературной жизни Питера начала прошлого века. Для меня его творчество – свидетельство богатства и разнообразия русской литературы в начале XX века и того, как она могла развиваться далее, если бы не катастрофа 1917 года. Он был не одинок; Сенчин об этом не пишет, но творчество Тинякова вполне вписывалось в тенденцию, представленную Владимиром Нарбутом, Николаем Недоброво и даже Михаилом Зенкевичем, – эстетический эпатаж, ранее запретная деталь и т.д. Недоброво писал «неприличные» стихи еще раньше и лучше Тинякова (сравни «Когда ты, голая, лежишь передо мной» Недоброво и «В амбаре» Тинякова), но кто о нем знает? И дело не в том, кто лучше или хуже, это все довольно условно, а в том, что тогда в европейской поэзии началась революция и помимо мейнстримного модернизма а-ля Блок, Рильке, Валери или Йейтс существовали менее значимые поэты, которые работали на нарочитой провокационности. Русских я уже назвал, у немцев были Готфрид Бенн и Георг Гейм с их моргами и крысами, у французов – Гийом Аполлинер (который в том числе зарабатывал писанием порнографических романов) и Поль-Жан Туле, у итальянцев – якобы дурашливый Гвидо Гоццано.

Место в русской литературе находилось всем. Конечно, стихами прожить было нельзя, Тиняков, как и прочие, зарабатывал журналистикой – это Сенчин подробно разбирает – и хочешь не хочешь втягивался в скандалы, чтобы получить известность. С позиций сегодняшнего дня его «черносотенство» представляется ничего не значащей мелочью, как и послереволюционные антирелигиозные пробольшевистские стихи, способ выживания, да и только. Думаешь о Тинякове в Петрограде в 1914–1916 годах и вспоминаешь Грина из бульварной прессы, Солоневича-«нововременца» – его место скорее среди них. С Блоком он мог общаться, но до его уровня подняться не мог. Написать:

Я славлю буйство жаркой

крови

И страстью зыблемую плоть!

– мог бы каждый второй виршеплет того времени. Вообще, в Тинякове много позы, дурновкусия, готовности использовать банальности: «…если бы мой отец женился на здоровой деревенской девке, я не был бы литератором-неудачником, издыхающим от голода». То, что с Тиняковым случилось после революции, – это история человека, который не хотел вписываться в реальность (период тоже достаточно подробно освещен Сенчиным). И вот тут его путь представляется уникальным. Он не стал советским конформистом, предпочел шутовское нищенство строчкогонству или административной карьере Зенкевича и Нарбута.

Сенчин «подбил» итоги изучения жизни и творчества Тинякова. Этому посвящена вторая половина книги. Так что она не только биография, но и своего рода энциклопедия тиняковщины. Для писателя, а не профессионального литературоведа, книга Сенчина поразительно серьезно и ответственно сделана. Но достаточно похвал, хотелось бы остановиться на моментах, которые, как кажется, автором упущены или недостаточно рассмотрены. Сенчин очень подробно дает фактуру по теме «Есенин и Тиняков», но упускает такую параллель.

Есенин:

…О сдавшемся Порт-Артуре

Соседу слезил на плечо.

«Голубчик! –

Кричал он. –

Петя!

Мне больно… Не думай,

что пьян.

Отвагу мою на свете

Лишь знает один Ляоян».

Тиняков:

Видел я потом: рыдал

Старый, будучи не пьян,

И – рыдая, повторял:

«Наши сдали Ляоян!»

Кстати, этих цитат достаточно, чтобы понять, кто такой гений и кто – литературный ремесленник.

Цитируя Бенедикта Сарнова, когда тот сравнивает эпизод из «Двенадцати стульев» с Кисой Воробьяниновым, просящим милостыню, с публичным попрошайничеством Тинякова, автор не задает вопрос: а не под влиянием ли этого момента из жизни поэта Ильф и Петров ввели в роман фразу «подайте бывшему члену Государственной думы»? Ведь хронологически все совпадает.

Сенчин пишет немало про Хармса и Тинякова, но только в плане знакомства первого с текстами последнего, а не сопоставляет их творчество. А это, на мой взгляд, плодотворная тема, ведь Тиняков – это такой прото-Хармс. Любопытно, что Максим Лаврентьев и Роман Сенчин, насколько мне известно, недолюбливают друг друга, и один избрал себе Хармса предметом изучения, а другой – Тинякова. Что-то символическое есть в этом выборе. Как и у Хармса, у Тинякова все как бы не всерьез, самоирония, игра, шутовство бросаются в глаза. Но это смазано некой корявостью и грубоватой наивностью на уровне капитана Лебядкина.

Конечно, новая книга Сенчина – не для всех. Чтобы ее прочесть, надо хорошо, точнее, отлично разбираться в истории русской литературы, обладать достаточной начитанностью, иметь вкус к исследованию и открытию для себя нового. Для автора она – своеобразное подведение итогов. «Роман» с Тиняковым, надеюсь, завершен.