Между островом Буяном и Магнитною горой

«Конек-Горбунок» Ершова снискал народную любовь и встал в один  ряд со сказками Пушкина. Константин Коровин. Эскиз к балету «Конек-Горбунок». 1901. Национальный музей Чеченской Республики, Грозный

С начала 1830-х годов, после сказок Пушкина и Жуковского, вдруг стало выходить много стихотворных (в меньшей степени – прозаических) сказок. Можно сказать, что, несмотря на противодействие журнальной критики, этот «низкий» жанр заменил романтическую поэму, до того на протяжении десятилетия составлявшую значительную часть стихотворной продукции, поставлявшейся на книжный рынок. Мы сейчас не представляем, сколько тогда этого было понаписано. Библиографии русских стихотворных сказок я не видел. Вышедший еще в советские времена сборник «Причудница» включает одни «патентованные» образцы сказок в стихах. Однако среди всего этого «сказочного» изобилия только «Конек-Горбунок» Ершова снискал народную любовь, завоевал прочную известность и встал в один ряд со сказками Пушкина.

Все прочее – забыто или полузабыто.

Восхождение «Конька…» было стремительно. «Северная пчела» еще в №81за 1837 год в рецензии на сказку «Бубновый козырь, или Иванушка дурачок. Сочинение Гниловской слободы казака Николая Коломийцева», писала: «С легкой руки незабвенного Пушкина пошла у нас мода на русские сказки в стихах. Успех Пушкина произвел множество подражателей, из которых только г. Ершов имеет некоторое достоинство. Остальные...» Но уже к середине года (в №170) в рецензии на сказку Бахтурина «О Ниле-царевиче и Ивашке белой рубашке» вынуждена была сменить тон: «Сказки Пушкина и Ершова в этом отношении так хороши, что им и подражать не должно». Но подражаний, разумеется, появлялось немало. И едва ли подражание сказке Ершова не стало преобладающим.

В сказках Пушкина, к примеру, нет персонажа Иван-дурак, так что сказки, где оный фигурирует, прямо или косвенно сочинялись под влиянием «Конька…». Упомянутая сказка «О Ниле-царевиче» в этом отношении любопытна. Сюжет ее, как и сюжет «Конька…», восходит к сказке братьев Гримм «Золотая птица». О птице, повадившейся летать в царский сад за золотыми яблоками. С 1835 года свою драматическую сказку «Жар-птица», также восходящую к сказке братьев Гримм, частями начинает публиковать Николай Языков. Еще раньше стихотворное переложение этой же сказки сделала Елисавета Кульман, девочка-вундеркинд, умершая в 17 лет от скоротечной чахотки в 1825 году. Но ее сказки (в том числе и сказка о рыбаке и его жене) были напечатаны посмертно в 1839-м. Фабула у Кульман ближе всего к братьям Гримм; у других сказочников, в целом и в деталях, от немецкого первоисточника сильно удаляется. У Кульман, в частности, в роли чудесного помощника, как у братьев Гримм, служит лисица; у Ершова – Конек-Горбунок, у Языкова это Серый Волк, у Бахтурина – Ивашка красная рубашка. У Бахтурина Нил, младший царский сын, отправившийся за Жар-птицей, к тому же не дурак, а самый умный из троих сыновей царя Храбруна.

Константин Александрович Бахтурин (1807–1841), поэт, мало кому ныне известный, – фигура любопытная. В 1833 году в Москве он прибился к разгульной компании, которую поил и кормил Нащокин. Нащокин в письме Пушкину (11 января 1833 года) отзывается о Бахтурине не слишком лестно: «...приехал суда улан – который написал тьма-тьмущую стихов... ломается и по сту раз читает свои стихи, хороши, гладки, есть и картины, но все подражание всех, кто только известен, твои, Вяземского, Баратынского, Вельтмана всего по многу. Своего еще ничего нет... лжив, хвастлив и болтлив... правда, молод и очень молод – но вперед надежды нет – фамилия его Бахтурин – мне не только скучно, но даже несносно».

Вероятно, именно Бахтурина имел в виду Пушкин под «пьяницей-поэтом» в письме к жене от 14 мая 1836 года: «…ко мне входят два буфона. Один майор-мистик, другой пьяница-поэт». Бахтурин действительно, по сохранившимся скудным воспоминаниям, редко бывал трезв. В рукописных сборниках встречается его «Эпитафия самому себе»:

Переплыв чрез Ахерон

Бахтурин выпрыгнул из лодки

И говорит: Мой друг Харон,

Где здесь трактир? Я б выпил 

водки.

Впрочем, Бахтурин обладал редким у нас даром стихотворной импровизации и в этом качестве мог быть интересен Пушкину, еще не охладевшему к замыслу «Египетских ночей». Яков Полонский в биографии Бенедиктова писал, что в Петербурге Бенедиктов, Ершов и Бахтурин составляли «трио» и намеревались издать альманах на троих под названием «Мы – Вам». Сказка Бахтурина о Ниле-царевиче (в шести песнях), несомненно, вызванная успехом «Конька…» и, очевидно, написанная под его влиянием (что заметно, например, в обильном использовании простонародной лексики), в то же время обнаруживает более сильное влияние сказок Пушкина. Вот как у Бахтурина описывается столица Царь-девицы, до которой добрались царевич Нил с Ивашкой красной рубашкой:

Как за морем Окианом,

Между островом Буяном

И Магнитною горой

Стоит город небольшой.

Где б ни шел, – из изумруду

Мостовая там повсюду;

Золотые стены в нем,

Крыт же с чернью серебром;

В дом какой ни кинешь глаз –

Всюду яхонт да алмаз;

Не одна течет река

Из парного молока;

Берег низок ли, высок –

Чистый сахарный песок;

Дождь ли там пойдет порой –

Брызжет розовой водой;

Град же сыплет на луга,

Как орех из жемчуга....

Особенно сильно у Бахтурина заметно влияние «Сказки о Золотом Петушке» и, что удивительно, «Сказки о попе и его работнике Балде», хотя эта сказка была опубликована только в 1840 году в переделке Жуковского. То, как Ивашка предлагает царевичу помериться силою, не напоминает ли состязание Балды с мелким бесом?

– Видишь, Нил, лежит там 

свайка;

В ней пуд тридцать; 

поиграй-ка,

Если молодец и сам

Во неё! – А ты-то сам,

Игрывал в неё когда ли!

– Всяки случаи бывали! –

– Ну так будут и у нас!

С этим словом Нил как раз

Свайку взял одной рукою,

Завертел над головою,

И пустил под небеса!

Дыбом стали волоса

У хозяина-бахвала!

Спесь с него в минуту спала, –

В пояс бьет теперь челом

Перед гостем-силачом!

Или еще, когда царевич и Ивашка нанимаются работниками в поварню Царь-девицы, Ивашка на вопрос повара, что они могут, перечисляя, говорит: «Иль бычка свалить щелчком». Как это объяснить? Тем, что Бахтурин слышал сказку о Балде в чтении Пушкина? Если «Конек-Горбунок» при появлении получил (кроме рецензии Белинского, называвшего и пушкинские сказки мертвыми и безжизненными) благожелательные отзывы, то сказка «О Ниле-царевиче», напечатанная в составе «Стихотворений Константина Бахтурина» (СПб, 1837), встретила холодный прием. Особенно ехидным был отзыв «Библиотеки для чтения» Сенковского (Барона Брамбеуса), года за три до того напечатавшей отрывки из «Конька…»: «Вы сейчас видите, из дюжины строчек, что это просто подогретая поэзия; поэзия на несчастный манер, который Пушкину вздумалось было назвать Русским, и на который написано было после него такое множество безвкусных сказок».

Обиженный Бахтурин написал на Сенковского сатиру «Барон Брамбеус». Сейчас это самое известное произведение Бахтурина (вошло в хрестоматию Гербеля 1873 года «Русские поэты в биографиях и образцах»).

Слава, как водится, порождает не только подражания, но и пародии. Вот одна пародия на «Конька…». Собственно, в содержании ее нет ничего общего со сказкой Ершова, и то, что это пародия, следует только из названия: «Колдунчик Горбунчик». Даже трудно сказать, пародия это или просто «готическая» баллада, слегка навеянная чтением Ершова? Впрочем, юмористический тон чувствуется. Рукопись ее с легкой авторской правкой, без подписи и с двумя виньетками в виде горбунчика и то ли совы, то ли летучей мыши, находится в РГАЛИ, в фонде Вяземских. Мог ли ее написать Бахтурин? В принципе – да. Если он не чужд был авторского самолюбия и написал сатирическую балладу на своего критика. Сочиняя, в силу своего подражательного таланта, сказку в подражание «Коньку…», не питал ли он надежду, не имел ли амбиции превзойти «Конька…», но, не добившись успеха Ершова (ни тем более Бенедиктова), излил свое разочарование в пародийных стихах? Но это шаткое основание для атрибуции. Вот был, например, такой поэт, Петр Алексеев, издал в Дерпте в 1840 году сборник «Лирические стихотворения и сказки», куда вошли две сказки a la Ершов, но также и «страшная» баллада «Могила». Тоже вполне себе кандидатура. В сущности, вопрос об авторстве «Колдунчика…» не столь уж важен. Это стихотворение любопытно само по себе.

Девицы, смотрите,

Вечерней порой

Вы в лес не ходите,

Что там под горой! –

В том лесе колдунчик,

Как слышно, живет –

Как слышно, горбунчик

Тот лес стережет.

Поутру гуляйте,

Гуляйте весь день –

И леса вкушайте

Приятную тень,

Колдунчик день целой

Под кустиком спит –

Горбунчик несмелой

При солнце молчит,

Но вечер настанет,

Засветит звезда

И месяц проглянет,

Вот тут уж беда!..

Колдунчик проснется,

Горбунчик встает,

И кто попадется,

Не скоро уйдет.

Там домик построен

Уютной в лесу,

И как не спокоен

В десятом часу. 

Совою под крышью

Колдунчик кричит –

Летучею мышью

Горбунчик летит.

Собакой залает,

Об дуб застучит,

Дитей застонает,

Как волк, зарычит.

И вдруг превратится

В лягушку колдун,

По травке тащится

Змеею горбун.

Любовью пылая,

Не раз в тех местах

Чета молодая

Скрывалась в кустах.

Но вдруг, только тронет

Колдунчик кусты –

Горбунчик разгонит

Любовь и мечты.

С холодной душою

Приходят домой –

Девица с тоскою –

А парень... с другой. 

Испортил колдунчик

Всю сладость их уз,

Разрушил горбунчик

Их нежный союз.

Но те ли бывают

Беды в том лесу,

Когда в нем гуляют

В десятом часу.

Уж что тут за лицы

Колдунчик творит,

Страшитесь, девицы...

Горбунчик сердит.

Девицы, смотрите,

Вечерней порой

Вы в лес не ходите,

Что там под горой.

Обидит колдунчик,

Поверьте вы мне,

Опасен горбунчик

При светлой луне.

P.S. В письме Нащокина я сохранил его «орфографию».