Три круга вслед за солнцем

Досталось наиболее любопытным кошкам. Рисунок Екатерины Богдановой

О презентации этой книги газета уже писала (см. «НГ-EL» от 16.04.25). Лидия Григорьева – поэтесса, эссеист и фотохудожник. Автор многих поэтических книг, романов в стихах, книг прозы и эссе. «Термитник 3», третья часть трилогии, завершает начатое в 2020 году с «Термитника 1» символическое движение Солнца по небосклону, закрыв, таким образом, круг из 360 рассказов (в каждой из книг по 120 зарисовок). Четко продуманная структура, в рамках которой живет текст, – это не просто событийность и последовательность мысли, но еще и загадка. В творчестве Лидии Григорьевой таких загадок хватает. Более того, смею предположить, в этом суть творческого метода автора.

Вот и в «Термитнике 3» оказалось, что структура трилогии (то ли по технической случайности, то ли намеренно) сломана. Вместо 120 рассказов в книге напечатан 121. Да-да, в «Термитнике» два разных рассказа под 52-м номером. Получается, что Солнце пошло на четвертый круг, трилогия становится тетралогией! Как бы то ни было, писать «Термитник 4» или нет – решать автору. А пока давайте для начала (в который уже раз!) зададимся вопросом: что же такое термитник? Первое, что приходит на ум – место, где живут термиты. То есть резонно предположить, что термиты – это герои рассказов Григорьевой. Но автор термитами называет сами тексты, она пишет их емко, метко, с неожиданными поворотами.

И еще, как ни крути, в самом слове «термитник» просматривается корень «терм». Древнеримские термы можно, конечно, сразу отбросить. Хотя – зачем отбрасывать? Термы – аналог бани, где можно помыться (читай: смыть с себя грязь), а также пообщаться с приятными людьми (как тут не вспомнить Женю Лукашина с его вечным «перед каждым Новым годом мы с друзьями ходим в баню»?). Термитник – терм – баня. Это одна параллель. Вторая – term. С английского – «период, срок, время, продолжительность». А termer с американского можно перевести как «преступник, отбывающий срок заключения». Исходя из этого можно сделать такое умозаключение: термитник – это своеобразная зона для термеров-преступников; место, которое ограничивает свободу для тех, кто в нем находится.

Есть еще третья параллель, связанная с названием трилогии. Как по мне, самая интересная. Давайте вернемся ненадолго в Древний Рим. Оказывается, у латинян было божество границ Термин (Terminus), под покровительством которого состояли пограничные камни, столбы и стелы, считавшиеся священными. Можно сделать предположение, что каменные скрижали Моисея с 10 заповедями тоже относились к епархии Термина. То есть три книги Лидии Григорьевой, три ее «Термитника» определенным образом можно считать скрижалями. Каждый текст, пропущенный через сердце, надиктованный свыше, – священный. Сомнительное, скажете вы, утверждение. Наверное, но почему бы не порассуждать об этом? А еще лучше – по примеру древних римлян устроить веселый праздник Терминалий – с пиром на весь мир, с песнями, плясками, цветами и фейерверками. Ведь Термин не только охранитель священных границ, но и примиритель вражды и споров. С этой точки зрения «Термитники», особенно последний, третий, приобретают особенное звучание. Подумалось, новое время диктует новые подходы. Что добавилось? Добавилось сочувствие к персонажам, героям. И на фоне авторского сочувствия герои рассказов становятся героями, способными на поступок во имя любви, справедливости и гуманизма. Особенно мужчины. Это уже не какие-то безвольные тряпки, не мальчики-мажоры, не молодые и пожилые циники, прожигавшие жизнь в первых двух «Термитниках», это настоящие мужчины.

В третьем «Термитнике» в 80 текстах герои и персонажи не имеют имен, автор довольствуется личными местоимениями Он, Она. В других рассказах, наоборот, у героев есть имена и фамилии, а психолог Вероника Хохлова – вообще сквозной образ. Если мне не изменяет память, в первой книге она, согласно писательской воле, сначала погибла, потом оказалась живой (воскресла). Так вот, в последней книге трилогии Вероника Хохлова встречается трижды – в «Мужском парфюме», «Мониторинге», «Колоколе боли». Это, к слову, о загадках как творческом методе Григорьевой. Но что нам говорит статистика о 80 текстах, в которых герои безымянные? Кажется, ровным счетом ничего. Впрочем, это на первый взгляд. Обезличивание персонажей, как мне кажется, в какой-то мере позволяет писательнице не привязываться к ним. Автор через ситуации и поступки тех, кого называет Он и Она, выводит что-то типа среднестатистического обитателя «Термитника». Такая упрощенная идентификация, по всей видимости, дает возможность Григорьевой дистанцироваться от реальных прототипов, послуживших поводом к написанию того или иного текста.

И такое еще соображение. Он и Она в трилогии – это современные Адам и Ева, которых, как мы помним, Бог изгнал из рая, и они живут на грешной земле, то бишь в «Термитниках» Григорьевой. А все беды, все неустройства объясняют просто: «Бог обиделся». И как доказательство этому объяснению в рассказе «В степи» звучит: «Сады перестали цвести». В первых двух книгах автор не ставит даты написания своих текстов. В «Термитнике 3» она отходит от этого правила – практически под каждым рассказом стоит время его создания. Таким образом Лидия Григорьева подчеркивает их историчность и, возможно, документальность. Но время – это та же выдумка, отвлеченная величина. Душа ведь бессмертна, стремится к бессмертию. Но стремление к бессмертию – вовсе не история про время и эпохи. Здесь как бы роман про суету сует. Суета, как говорят богословы, это отсутствие доброй цели, более того, расстройство нашего ума, внешний враг.

Лидия Григорьева. Термитник 3: Роман в штрихах. – СПб.: Алетейя, 2025. – 208 с.

Писательница не стремится вжиться в своих героев, но она наблюдает за ними. Сверху. Читает их мысли, делает ставки на то, как они поступят; причем каждый из ее персонажей свободен в своих поступках, он отнюдь не марионетка в руках автора. Григорьева как бы говорит ему (персонажу): «Поступай как знаешь, а я посмотрю, куда ты вырулишь. Посмотрю и запишу. Скоренько, быстренько. Времени потому что у меня на тебя не так много. Ты у меня не один». И она смотрит и аккуратно, можно сказать, методично записывает – их мысли, поступки. Порой кажется, что писательница постоянно находится в цейтноте, отсюда и тон повествования динамичный, темповой: «Она рванула, на ночь глядя, вперед и выше. Если смотреть по школьной карте, то север ведь наверху, над югом, не так ли».

Григорьева старается не затягивать повествование, динамичность подчеркивается большим количеством коротких текстов. Например, в третьей книге на рассказы объемом менее 30 строк приходится 63 текста, из них 10 – суперкороткие, то есть количество строк в них меньше 15. Также писательница явно отдает предпочтение заголовкам, состоящим из одного слова. В «Термитнике 3» таких почти половина – аж 57!

Мир «Термитника» не задумывался с нуля, он тесно связан с русской и мировой культурой и историей. Для Лидии Григорьевой вполне обычное дело – вплетать в текст строчки из стихов Пушкина («певец, не дорожи любовию народной»), Маяковского («такой большой и такой ненужный»), Винокурова («Сережка с Малой Бронной и Витька с Моховой»). В рассказе «Небесный щит» она ссылается на библейского Иону; художники Эль Греко и Клод Моне мелькнут в «Кроте-землеройке», генсек Никита Хрущев – в «Пчельнике», актрисы Джина Лоллобриджида и Элизабет Тейлор – в «Кофточках». Иногда Григорьева делает рифмованные вставочки, озорничает рифмами: «Прибаутка. Шутка. А от нее немного жутко».

Но все же «Термитник» – не дневник, не записи в соцсетях. Рассказы в нем расставлены не по дате написания (иной раз кажется, что сухие цифры являются частью текста и несут какую-то особую смысловую нагрузку), а по какой-то особой авторской логике, непостижимой для читателя. Принцип контраста не всегда соблюдается, хотя частично просматривается. Принцип цепочки (когда ключевое слово-образ из одного рассказа переходит в следующий) вроде бы имеет место быть, но не явно. Может, здесь работает принцип жребия? Написали на отдельных листочках названия термитов, бросили листочки в шляпу, и давай доставать, прикрыв глаза ладошкой. Хоп-хоп – и оглавление готово.

Но в целом в «Термитнике» все очень даже серьезно. В рассказе «Чужой чих» действие происходит в Англии, в продуктовом магазине. На русскую чихнул англичанин, «когда она выбирала коробку с яйцами». Случайно чихнул? Вряд ли, не иначе как ковид-террорист. Оказывается, есть на Западе такие – ни стыда, ни совести. А все потому, по мнению героини (и автор транслирует нам это мнение), что в Великобритании Бог не живет и совести у людей там не водится. Но главный поворот, так сказать, ружье на стене, – в конце текста. Раз Бог здесь не живет и Англия – страшная страна, возвращайся домой, где Бог, по всей видимости, живет, хотя и люди погибают «не от чужого чиха, и не от ковида». Или вот размышления молодого батюшки, готовящегося принять исповедь. Исповедника терзают сомнения, он, похоже, запутался, пытаясь определить для себя разницу между возмездием и местью, и что из них греховно, а что нет. Совестливый священник видит свою задачу в том, чтобы, подобно хирургу, «удалить больные ткани и стянуть края тонкими нитями покаяния». И сомнения его разрешились, «когда неизвестно откуда прилетевший снаряд обрушил купол опустевшей после службы церкви».

В «Термитнике 3» персонажи принадлежат к самым разным сословиям, имеют самые разные профессии. Это бизнесмены, политики, представители творческой интеллигенции, военные, пенсионеры, мигранты, духовенство, научные работники. Как правило, они являются выходцами из СНГ, кто-то из них остался на родине, кто-то оказался в «недружественной», как теперь говорят, стране. В 65 рассказах третьей книги действия происходят либо в России, либо в стране бывшего СССР, в 29 – в дальнем зарубежье, в остальных текстах трудно определить местоположение.

В рассказе «Такса» угадывается реальная известная личность из российской литературной среды. Даже слишком явно угадывается. Показалось, будто автор таким образом счеты сводит. Честно говоря, показалось, что текст находится не на своем месте и писательница до последнего думала, включать или не включать его в книгу. Впрочем, возможно, я ошибаюсь.

«Один из ключевых моментов «Термитника 3» – 52-й термит. Под этой цифрой в книге фигурируют аж два рассказа – «Все как у людей», про старого кота, и «Уколы» – о девочке, которая боялась уколов. Что в этой цифре – 52? Чей-то возраст, количество букв в кодовой фразе, пароль? Или это намек на то, что трилогия при определенном раскладе может быть продолжена?

Вероника Хохлова – героиня нескольких термитов Григорьевой. Чувствуется особое отношение к ней автора. Возможно, эта героиня в какой-то мере – творческая реинкарнация писательницы. В рассказе «Колокол боли» Вероника представила себя внутри колокола, опутанной веревками и раскачивающейся вместе с ним. «И больно билась о его стены, как железный колокольный «язык». От этого возникал гулкий и мощный гул». Что это, как не символическое изображение жизни и судьбы сильного, яркого, творческого человека, живущего в мире, где «есть объем и вертикаль»? Термит «Бокалы с компотом» показался мне похожим на пост в соцсети. Отсутствие сюжета, просто теплая эмоция под старый Новый год. Обращение к друзьям: «Причесались. Держим спинку. Сделайте вид, что вы живете!»

В «Термитнике 3» я насчитал 13 текстов, в которых фигурируют дедушки и бабушки. Если перевести в проценты, будет почти 11% от общего количества термитов в книге. Это достаточно серьезный процент. Лидия Григорьева будто подчеркивает связь своих героев с прошлым, история Вселенной приобретает, таким образом, черты семейной истории. В какой-то мере источник человечности, жизненной и творческой силы черпается от них – отца и матери, дедушки и бабушки.

Почти в трети всех текстов (26 рассказов) есть упоминания о различной живности: насекомых, змеях, рыбках, собаках, козах, котах. «Если бы я был кроликом, я бы славил Господа тем, что спал бы в кустах». Это строки из наследия мужа Лидии Григорьевой – поэта, драматурга, переводчика Равиля Бухараева (1951–2012). Автор «Термитника» предпослала их в качестве эпиграфа к предпоследнему тексту – «Собака, Кот, Попугай и Лев», пожалуй, самому щемящему в трилогии. Этот рассказ, удивительным образом гармонирующий с эпиграфом, воспринимается (не подберу слов) как дань памяти, признание в любви к близкому человеку, чья душа вознеслась в горний мир. Писательница будто напоминает нам, что любовь живет, воскресение близко, и нужно довериться Господу, который обязательно дарует любящему сердцу спасение и цветущий сад в Царствии Своем, где смерти нет, где все счастливы и светом осияны. И обязательно будет встреча с родными, а значит – будет праздник. А пока звучит как молитва: «Я Твоя собака, Господи…», «Я всего лишь Твоя киска…», «Попугай Твой, Господи…», «Твой лев в клетке…»