Что за семейство!

Наталья Гончарова изображала сестру Дидоны. Пьер Нарсис Герен. Эней рассказывает свои приключения Дидоне. 1815. Лувр

К своей невесте и о своей невесте, потом жене, Наталье Гончаровой, Пушкин написал немного стихотворений. Не считая диспутивного экспромта «Я влюблен, я очарован, Я совсем огончарован» и упоминания Гончаровой в «Послании к вельможе», это – «Элегический отрывок» 1829 года «Поедем, я готов» и «Пора, мой друг, пора» 1834 года. А также, вероятно, эротическое стихотворение «Нет, я не дорожу мятежным наслажденьем». Есть элегия «Когда в объятия мои Твой стройный стан я заключаю» – тоже скорей всего обращенное к Гончаровой, которая до свадьбы избегала объятий с Пушкиным, как можно заключить из письма к ней Пушкина от 20 июля 1830 года. И есть стихотворение в антологическом роде, «Критон, роскошный гражданин», (написанное 16 июля 1829 года, после того как Пушкин узнал, что в Арзруме открылась чума) – о древнем греке, который скитался по району Керамик и вдруг замер, став свидетелем, как красавица («нимфа») входит в баню. Упоминание Керамика – явный намек на Гончарову. Щеголев в свое время опубликовал московский рукописный студенческий журнальчик «Момус» (1831), в коем в сатирическом очерке «Два разговора об одном предмете» Пушкин и Гончарова были выведены под именами Фузеин и Изразцова, под «огнестрельной» и «керамической» кличками. Быть может, строки с упоминанием горшка – «Печной горшок тебе дороже, / Ты пищу в нем себе варишь», «Да щей горшок, да сам большой», – в стихах Пушкина заключали для него сокровенный смысл?

Но разумеется, самое известное и очевидное его поэтическое посвящение Гончаровой – сонет «Мадона» (1830):

Не множеством картин

старинных мастеров

Украсить я всегда желал

свою обитель...

Пушкин, правда, потом бравировал, что, дескать, «Мадону» (так! – Г.А.) написал вовсе не о Гончаровой (его «113-й любови»), но это если и так, то отчасти. Другое дело, что поводом для написания сонета могла послужить не Рафаэлева мадонна, а другая картина или даже «живые картины». После Рождества 1829 года московское общество развлекалось «живыми картинами» в доме московского генерал-губернатора князя Голицына. Наталья Гончарова в них участвовала и ярко отметилась. Сам Пушкин не присутствовал на этом «достопамятном празднике, долженствующем сохраниться Московскими летописями изящных увеселений», но Вяземский писал ему из Москвы о своих впечатлениях: «…а что за картина была в картинах Гончарова!»

Этого было достаточно для воображения влюбленного поэта. Гончарова позировала в «инсталляции» по картине Герена «Эней рассказывает свои приключения Дидоне», по картине, которая сейчас в Лувре, или, возможно, по ее эскизу, который был в Архангельском у князя Юсупова. Об этом представлении написали в светской хронике два московских журнала, «Дамский журнал» князя Шаликова» и «Галатея».

«Дамский журнал»:

«Большая картина, посредине (Герена) Эней рассказывает свои приключения Дидоне. Карфагенская Царица (1) в белой одежде и в золотой короне, величественно покоится на ложе, обняв левою рукою сына своего Аскания (2), украшенного атрибутами Амура. Сестра (3) Дидоны, облокотясь на изголовье ложа, внимательно слушает Троянского Принца (4), который в грозном вооружении своем сидит у ног ее на табурете, покрытом тигровою кожею.

Мы видели в Царице – истинную Царицу; а в сестре ее – небесную Пери».

А вот отчет «Галатеи»:

«Большая картина, на среднем плане группа, составленная из четырех персонажей: Эней повествует о своих подвигах Дидоне, с оригинальной Гвереновой картины. Карфагенская Царица покоится на богатом ложе; Амур, в виде Аскания, сидит у ног ее, сестра Дидоны, опершись рукою на ложе, внимает Троянскому Герою, который сидит на табурете, покрытом тигровой кожей. М.А. Ушакова в образе Дидоны была восхитительна, белый Греческий хитон придавал ей величие. Н.Н. Гончарова увлекла воображение зрителей в страну очарования. Кн. А.С. Долгоруков и А.С. Ланской довершили сию мастерскую картину; громкие рукоплескания возобновлялись всякий раз, когда отдергивалась от нее занавеска».

Живые картины имели такой успех, что 6 января их повторили, и, как в лирическом восторге живописал князь Шаликов, «с новым совершенством: по крайней мере так казалось – по общим законам изящных предметов, чем более рассматриваемых, тем более находимых совершенными». И полгода спустя эти картины еще продолжали оставаться предметом обсуждений. Продолжали волновать воображение Пушкина. 8 июля в Москве Пушкин пишет первый вариант сонета, который так и назывался – «Картина». Вернувшись в Петербург, вероятно, под впечатлением от оригинала, он писал невесте (20 июля): «Наконец, за несколько верст до Новгорода, я нагнал вашего Всеволожского, у которого сломалось колесо. Мы закончили путь вместе, подробно обсуждая картины князя Голицына».

В 14-м номере «Московского телеграфа» появилась прорисовка картины Герена с примечанием: «Московские любители Изящных Искусств, припомнят, что в числе живых картин, представленных нынешнею зимою у Князя Д.В. Голицына, была и Геренова Дидона. Карфагенскую Царицу представляла М.А. Ушакова; Энея и Аскания Князь А.С. Долгорукий и А.С. Ланской; сестру Дидоны Н.Н. Гончарова».

Помимо «Дидоны» Герена зимой 1829/30 года представляли картины Гаспара Нетчера, Жерара Дова, Спаньйолетто, Тициана, Рубенса, Тербюрга («представленной девицей Алябьевою»); представляли «Молошницу», представляли сцену, как женщина на балконе слушает серенаду, в то время как наемный убийца с кинжалом готов нанести удар обожателю. Гончарову журнал назвал «пери», несколько барышень танцевали, переодевшись крестьянками. Это объясняет, почему Пушкин свой сонет начал словами: «Не множеством картин...». А также позволяет предполагать, что описания праздника вдохновили его (кроме «Мадоны») на создание других произведений 1830 года. Интересно, подразумевал ли Пушкин аллюзию с мадонной Лаурой Петрарки (упомянутого в другом его сонете)? Лаура у Пушкина в 1830-м является в «Каменном госте», где поет так, что

Слова лились, как будто

их рождала

Не память рабская, но сердце...

Про то, пела ли Гончарова, кажется, ничего не известно.

Почти одновременно с московскими живыми картинами в Петербурге устроили похожий костюмированный праздник, на котором фрейлины являлись, обряженные мифологическими персонажами, при появлении декламируя стихи, соответствующие оным. Пушкин для этого лицедейства сочинил для графини Тизенгаузен стихи «Циклоп». Может, это натяжка, но там есть такая строка: «Гляжу на вас единым глазом». Сравните в «Мадоне»: «Одной картины я хотел быть вечно зритель».

Перед свадьбой Пушкин писал Элизе Хитрово: «Я женюсь на косой и рыжей мадонне». Почему рыжей? На всех портретах Гончаровой, кроме одной не очень похожей на нее акварели Гау, она брюнетка. Может, Гончарова красилась?

Разумеется, основным источником вдохновения для Пушкина была все-таки мадонна Рафаэля (по другой версии – Перуджино), о которой Пушкин писал невесте: «Я утешаюсь тем, что провожу часы перед белокурой мадонной, похожей на вас, как две капли воды». Это, впрочем, едва ли не реминисценция из очерка Жуковского о Сикстинской Мадонне: «... подошла ко мне одна моя знакомка и принялась мне нашептывать на ухо, что она перед Мадонною видела Наполеона и что ее дочери похожи на Рафаелевых ангелов». Распространенное мнение, что мадонна, вдохновившая Пушкина, была старой копией Бриджуотерской Мадонны, хотя на Бриджуотерской Мадонне нет пальмы Сиона. Впрочем, у Рафаэля многие мадонны рыжеватые. И в воображении Пушкина внешность невесты настолько слилась с образом, созданным Рафаэлем, что ему и вправду могло казаться, что она – rousse. Постепенно эта иллюзия исчезает.

Есть еще стихотворение, в котором наверняка подразумевается Гончарова, но которое никогда с ней не связывали. Или не решались связывать?

«Женись! – На ком? – «На Вере

Чацкой».

«Стара». – «На Радиной»

– Проста. –

«На Хальской!» – Смех у ней

дурацкой.

«На Шиповой». – Бедна, толста.

«На Минской». – Слишком

томно дышит.

«На Торбиной». – Романсы

пишет.

«На Маше Липской». – Что

за тон!

Гримас, ужимок миллион.

«На Лидиной». – Что

за семейство!

Шалунья мать, отец дурак.

«Ну так на Ленской».

– Как не так!

Приму в родство себе

лакейство:

У них орехи подают,

Они в театре пиво пьют.

Поскольку это онегинская строфа, то предполагается, что это какая-то неиспользованная заготовка для романа и печатается среди черновиков «Евгения Онегина». Но скорее это эпиграмма, написанная по образцу старинной французской эпиграммы Масона де Морвилье. Известно по крайней мере два перевода этой эпиграммы; вот перевод Бориса Федорова:

«Женитесь вы» – Люблю жизнь

холостую. –

«Я вам бы предложил». – Избави

Бог! –

«Вам полюбилось бы».

– И думать я не мог. –

«В пятнадцать лет».

– Тем хуже, взять такую. –

«Скромна». – Притворствует

всегда. –

«Мила». – Гримасница.

– «Прекрасна». – Мне ж беда. –

«Умна». – Заговорит.

– «Знатна». – Так и спесива. –

«Но сердце нежное». – Ревнива! –

«Таланты». – И без них

бешусь. –

«И сверх того, сто тысяч

есть». – Женюсь! –

Похожее начало, схема похожа, только «сватают» одну невесту и финал иной: упрямство сломлено благодаря неотразимому аргументу – хорошему приданому. Даже то, что в тексте фигурирует фамилия Ленская (невеста, отвергнутая по неожиданной причине: «лакейство»), еще не свидетельствует о принадлежности строфы к роману. Эта «Ленская» скорее может иметь отношение не к Владимиру Ленскому, а к актеру и водевилисту Дмитрию Ленскому (Воробьеву), автору «Льва Гурыча Синичкина». Ленского Пушкину и семейству Гончаровых представил в Нескучном саду в 1830 году Нащокин. Ленский был из купеческого звания, не дворянин, что могло иметь некоторое значение в 1830 году, в пору разгоревшейся журнальной травли «литературной аристократии», затеянной Булгариным и «купцом» Николаем Полевым. У остальных перечисленных кандидаток в невесты, вероятно, были реальные прототипы. Маша Липская – это Оленина, которая в черновиках 8-й главы «Онегина» описывается так:

Тут Лиза Лосина была,

Уж так жеманна, так мала,

Так неопрятна, так писклива...

А Лидина – Наталья Гончарова…

После двух неудачных предыдущих попыток сватовства у Пушкина могли возникать мысли, что он не создан для семейного счастья. Надежда, конечно, теплилась («И может быть, на мой закат печальный / Блеснет любовь улыбкою прощальной»). В сущности, упорное сопротивление тещи, как и смерть дяди Василия Львовича, из-за которой была отложена назначенная уже свадьба, для Пушкина, по натуре суеверного и мнительного, внимательного к знакам судьбы, могли бы послужить своего рода предостережением свыше. Но он так хотел Гончарову, что преодолел все препятствия, сломал преграды, и свадьбу в конце концов сыграли.