В выходные прошли марши «несогласных» и «согласных». Если сидеть дома и читать интернет, то может создаться впечатление, что Москва бурлит. ОМОН, задержания, штрафы, драки, Каспаров, Касьянов, Рогозин как понятия – символы противостояния власти и оппозиции. Информационное покрытие существенно выше фактической малочисленности протестующих.
Аудитория интернета в Москве – почти 4,5 млн. человек. Эти люди не замечают того, что власть говорит или, наоборот, не говорит о «несогласных» с экранов телевизоров. Их общее ощущение будет однозначным: власть боится оппозиции. Оппозиция не боится власти.
Почему власть боится митингующих, непонятно. Почему ее представители говорят о том, что улица – не место для выражения протестных настроений? Почему принимаются законы, регламентирующие, что митингующих должно быть не больше двух на квадратный метр? Неужели власть заботится о нас? В стиле Станиславского хочется крикнуть: «Не верю!» Изъян в аргументации порождает подозрения в исходной мотивации. Неужели считает, что, несмотря на результаты выборов и рейтинги одобрений, ее позиции в действительности не столь прочны?
Доморощенная забота о безопасности участников манифестаций выглядит лицемерной. Ну скажите, кто заботится об указанной норме – два человека на квадратный метр – в метро, например? Разве не опасно двигаться многоголовой гидрой – гусеницей от вагона к эскалатору, толпиться у открывающихся дверей, в шесть слоев уплотняться на платформе в ожидании поезда? Это, конечно, не демонстрация протеста, но, несомненно, демонстрация чего-то. Чего? Безответственности властей, не способных решить проблемы общественного транспорта? А многокилометровые пробки на дорогах – не являются ли они демонстрацией нерешенности проблем и на транспорте частном?
Реакция властей на марши нескольких тысяч «несогласных» показательна. Вероятно, центральной темой следующих выборов будет консолидация общества против внешней угрозы. Для чего пригодятся все факты последнего времени: и размещение американских ПРО у наших границ, и доклады Госдепа про недоразвитость нашей демократии, и непоколебимость поправки Джексона–Вэника, и экспорт цветных революций.
Эта тема скорее всего подтвердит верность и актуальность верховной идеологической концепции «суверенной демократии». Люди сплотятся вокруг всех тех, вокруг кого и должны были бы.
«Несогласных» уже вскоре будут обзывать «отщепенцами» и «внутренними эмигрантами», а может быть, даже «поганой помесью лисицы и волка». Подозрение относительно того, что все их настроения «где-то подслушаны» и «кем-то напеты», будут подкреплены фотокопиями счетов с многими нулями.
Апелляция власти к консервативному электорату, который в принципе одобряет и антиамериканизм, и сильную руку государства, и удаление «болтунов» с политической сцены, вероятно, тактически оправданна. Но стратегически – ущербна. Силу позиции, в том числе и идеологическую, нужно доказывать в открытой полемике. Если же она не нуждается в доказательстве, то тогда можно и так, как сейчас.
Только следует помнить, что «согласные», реализующие свои гражданские права исключительно через критику «несогласных», чаще всего на бытовом уровне – не согласны ни с давками, ни с пробками, ни с коррупцией, ни с ограничениями свобод. А стало быть, латентно, за пределами «американского вопроса», эти люди такие же несогласные.
А что бывает, когда потребность в справедливости становится актуальнее антиамериканизма, известно. Вспомните перестройку.
Владимир Скосырев 
Дарья Гармоненко 