Любовь Пустильник "Директриса литературы эмигрантской" - да, друг мой, так в предпоследнем письме из Ниццы Адамович Вас называл.
Он любил Вас. И я Вас
люблю,
Софья Прегель, звезда
золотая -
Та звезда, что трагично
горит
Над чужим, эмигрантским
Парижем.
А могла бы сиять над
Москвой".
Этот проникновенный отзыв Ирины Одоевцевой о Софии Прегель перекликается с другим суждением того же Георгия Адамовича. Как вспоминает Одоевцева, он не раз повторял - Софии Юльевне "следовало бы, как скауту, здороваться левой рукой, правая всегда наготове, чтобы помочь, поддержать слабого".
Замечательный поэт, автор семи книг стихов, тонкий прозаик, Прегель была и талантливым критиком, редактором, сыгравшим большую роль в литературной судьбе многих писателей русского зарубежья.
В 1942 г. Прегель, вынужденная оставить Францию, начала в Нью-Йорке нелегкую эпопею редактора-издателя русского литературного независимого журнала, сумев объединить на его страницах творческие силы Америки и Европы. Издание следовало лучшим традициям русской литературы, сложившимся под влиянием Пушкина. Небезынтересно, что один из литературных альманахов пушкинской поры, участником которого был он сам, звался "Новосельем". И, назвав так свой журнал, она в первом же номере нового американского издания подчеркнула: "...Мы ставим его под знак великого поэта". Действительно, в журнале главенствовала мысль о России, изнемогавшей в схватках с гитлеризмом, о ее литературе и искусстве. Здесь появились утерянные стихи А.Блока, Маяковского, произведения Е.Замятина, его же неизвестная статья "О Горьком", статьи о М.Зощенко, Вс.Иванове, А.Фадееве. А.Суркове и др.
В тематических номерах, посвященных Чехословакии, Югославии, Болгарии, Польше, напечатаны произведения Ю.Тувима, Яна Горы, К.Тодорова.
В двух номерах, отданных Америке, содержатся обзоры американской жизни и культуры. В них участвовали В.Марч, Э.Ли Мастерс, Р.Мэккенни, М.Киннен, Э.Синклер, Г.Фаст, художник Р.Кент, Л.Стоковский и др. Редактору "Новоселья" удалось объединить и привлечь писателей Америки и Европы. Мы находим неслучайно здесь имя известного немецкого писателя, публициста, общественного деятеля, неукротимого борца с фашизмом Генриха Манна, чьи сочинения, подобно книгам Гейне, Фрейда, были преданы сожжению. Манн опубликовал тут большую статью антифашистского характера - "Будущее немецкого народа" (1944 г.), посвященную развенчанию расистских идей.
Она была напечатана летом 1944 г. - в тяжелые дни войны с фашистами. В ней Манн пишет о первых причинах войны, о неоправданном национальном высокомерии немцев. Генрих Манн также говорит в ней о тех мыслителях, которые открыли миру идеи германского превосходства: Манн считает, что немцам не хватает "проницательности и понимания явлений морального и материального порядка". Он пришел к этому убеждению, независимо от того, поверил ли народ в возможность господства над миром или боролся с этим, без веры в победу, слепо повинуясь чужой воле, - "и в том и в другом случае он должен подвергнуться самому основательному перевоспитанию. В этом его будущее".
В архиве вместе с неизвестными письмами Манна находится и его статья, присланная в редакцию, которая раскрывает четкое понимание им позиции политических сил в Европе и перспектив на будущее. Ему, председателю Отделения литературы Прусской академии искусств, который вместе с А.Барбюсом, Ж.Р. Блоком был инициатором антифашистских выступлений интеллигенции, возглавившему немецкую делегацию на Парижском международном конгрессе писателей в защиту культуры, чьим именем учреждены в Германии премии для награждения молодых писателей, кому предлагалось кресло президента, было дорого направление журнала, который сыграл огромную роль в литературной судьбе писателей как старшего, так и младшего поколений русского зарубежья.
Интенсивному сотрудничеству Манна в "Новоселье" сопутствовала интереснейшая переписка с его редактором в 1945-1947 гг. Переписка, посвященная литературным и политическим вопросам, постепенно приобретает новую тональность. Ведь адресат довольно молодая, интересная женщина. Если в первых письмах обращение было официальным, то в дальнейшем Манн называет ее "Дорогой друг", "Спящая красавица", "Обожаемый друг" и т.п. В одном из последних писем, отвечая, вероятно, на сообщение о предстоящем разводе адресата, Манн пишет о том, что только его возраст мешает ему сделать ей серьезное предложение (хотя, впрочем, она, по его мнению, может всегда рассчитывать на его серьезное чувство). В другом письме он прямо пишет: "Я Вас люблю". Часть этих писем (с некоторыми сокращениями) мы и предлагаем вашему вниманию.
Письма Генриха Манна Софии Прегель
17 июня 1945 г.
Рассчитывая на Вашу симпатию и на ту малую толику благодарности, которую благородная женщина может уделить знатокам, я желал бы прислать вам эти две статьи. Я это делаю исключительно ради того, чтобы Вам понравиться, иначе я бы этого не стал делать. Что касается России, то я, к сожалению, не уверен, что меня там услышат. Мне ничего не известно о судьбе моей книги, рукопись которой консул отправил в Москву. Благодаря Вашему журналу эти несколько страниц дойдут до русских читателей.
16 сентября 1945 г.
Вы были любезны прислать мне две посылки с "Int. Literatur", которые я тщательно просмотрел, однако не нашел там такой статьи, которая смогла бы меня особенно заинтересовать. В конце концов я стал думать, что эта посылка имела целью напомнить мне о Вашей очаровательной особе. Я о Вас много думаю, можете не сомневаться, Ваше присутствие обещает какие-то минуты радости в моем безрадостном существовании.... В заключение этого архилитературного письма хочу сообщить, что первые главы моей книги "View of an Age" ("Взгляд на век") давно уже вышли в немецком издании "Int. Literatur".
7 октября 1945 г.
...Как отблагодарить Вас за Вашу щедрую посылку с книгами. "Глаза Эльзы" - это поистине прекрасная находка, мне редко приходится читать книги моих французских друзей. Я познакомился с Арагоном в ту пору, когда проходили выступления интеллигенции и рабочих, где он был председателем после смерти Барбюса и до 39 г. Он непременно желал меня там видеть. Мне он очень нравился, особенно во время дискуссии, дружеской, но боевой, с французским офицером (?) иного типа, каковым был Андре Мальро. По его порывистым и элегантным движениям, по его манере поведения, напоминающей молниеносные решения вождя, я смог предугадать того человека, каким он стал впоследствии. И ведь он поэт, а между двумя (боевыми) операциями, в ходе которых он рисковал своей жизнью, он страстно увлекся сочинением стихов, исполненных той красоты, которую он хотел понять и секреты которой, видимо, ему удалось постичь.
Это восхитительно, это так похоже на Францию, которая в некоторых из своих сыновей умеет соединить действие и мысль. Я нигде ничего подобного не встречал.
Вы получаете из Франции трагические известия, что вполне естественно по нашим временам. Не теряйте надежды в отношении этой страны, очень здоровой по своей сути, и продолжайте отправлять туда свои посылки. Вы тоже вызываете восхищение; я осмеливаюсь любить Вас за Ваши посылки для Франции и за память обо мне.
22 января 1946 г.
Как отблагодарить Вас за оказанное Вами внимание. После Вашей очаровательной посылки к Рождеству, Вы мне теперь дарите прелестный сборник Арагона. Я читаю стихи и радуюсь возможности хотя бы таким образом приблизиться к подлинной Франции наших дней. Эта страна единственная, для которой литература не утратила своего настоящего значения. Этот французский поэт входил в состав кабинета министров де Голля; и хотя они, возможно, не очень любили друг друга, оба они великие французы. Тем более мне прискорбно, что после заката Европы Франция не стала ни великой, ни ничтожной нацией, а ленивой и посредственной, подобно многим другим. Видно, дана была клятва держать ее в таком состоянии. Недавно я навлек на себя негодование некоторых изгнанников из Лондона, требовавших моей подписи под петицией протеста против французской политики по отношению к Германии. Они говорят, что были услышаны британским правительством, и я вполне этому верю. Это так называемое социалистическое правительство придерживается мнения, сходного с мнением трестов Рейна и Рура. Подобно им, оно думает только о выгоде, и, нимало не интересуясь вопросами безопасности Франции, эти мелкие буржуа у власти отнюдь не помышляют серьезно о том, чтобы поставить под международный контроль эти фабрики За(пада?), (откуда) и начался разгром Европы, включая и Англию.
Поскольку Америка не дождется, когда она уже сможет уйти с континента, а покуда смотрит, как нацисты убивают американских офицеров не меньше, чем немецких писателей, нам остается надеяться только на Советский Союз. Скажу откровенно, я не понимаю, почему (оттуда?) не подадут руку помощи Франции. Ведь это же их естественный союзник, единственный, кто соединяет взаимные интересы со взаимными симпатиями. К тому же СС(СР) сможет еще укрепиться, когда появится Пакт Ми(ра). Мне кажется, что следует, не теряя драгоценного времени, напомнить ему о фактах, реальных и моральных. В этом смысле Ваш журнал был бы очень желателен, при условии, что этот манифест будет исходить от русских и от французов, пользующихся в мире безоговорочной репутацией.
Как было бы желательно, чтобы в Москве согласились пересмотреть вопрос о Европе! Нельзя же в самом деле верить, что можно возвыситься, главенствуя на кон(тиненте), где живут народы больные и пришедшие в упадок. Расположенная на другом конце европейского полуострова восстановленная Франция очень важна для (укрепления) достоинства и величия Советов. (Если бы) Советы дали почувствовать свою дружбу, Морис Торез мог бы быть президентом республики, а что еще важнее, мог бы получать для Франции уголь не из Германии. Никак невозможно вернуть Франции два миллиона людей...
23 апреля 1946 г.
Я пишу эссе о надвигающейся войне, этой немотивированной угрозе и безумии. Причиной этого я считаю, прежде всего, отсутствие Европы. Если бы Европа вернулась в свое прежнее состояние и обрела бы утраченное влияние, наступил бы конец этой бесстыдной и тупой кампании против СССР. Эта организация Объединенных Наций, которую Вы видели в действии, существует только для того, чтобы обеспечить двум могущественным державам, завидующим третьей, постоянное большинство голосов.
Они и получают это большинство за счет нуждающейся и находящейся под контролем Европы. Франция, которую допустили в число победителей, остается единственной, которая может позволить себе иметь министров-коммунистов и даже голосовать вместе с Громыко. Главенствующая роль Франции в будущем (?) Европы представляется весьма желательной. Из всего изложенного выше, в неполной, конечно, форме, я и собираюсь в свое время сделать статью для Вас. Но Вы не обязаны ее принимать. Мое честолюбие никак с ней не связано, даже наоборот, я бы предпочел, чтобы она появилась без моей подписи. Но Вы мне ответите, я надеюсь, и в этом будет вся моя выгода.
21 февраля 1946 г.
По поводу русско-французского вопроса: не играет никакой роли, в моде или не в моде Ваша страна здесь. На это следует рассчитывать прежде всего Франции. Таково и было первое побуждение де Голля. Помните его речь, обращенную к "нашему великому и дорогому союзнику"? Необходимо, чтобы самые выдающиеся русские деятели побыстрей откликнулись наконец. В этом заинтересована не только Франция: вся Европа в целом должна принять в этом участие. Европа не оправится от своего падения, покуда две державы, сохранившие силы, будут злобно смотреть друг на друга и даже того хуже. В Америке со времени смерти великого президента не проявляют больше ни понимания, ни способности остановить все более угрожающие распри между Великобританией и Советским Союзом.
Только Франция могла бы этого добиться, если бы за ней признали моральное право на это. Она в самом деле одна лишь может представлять весь континент, в силу своей твердой позиции во время гнета.... Сравните с Германией, готовой расколоться даже при самой мягкой из оккупаций. Франция, сознающая европейское достоинство, которое по большей части было ее достижением, сумела бы об этом напомнить двум Империям. Они хотят только одного: превратить Европу в ничтожно малую величину, но тогда наступит их черед. Они не подозревают этого, но в основе своей они тоже европейцы....
24 июля 1946 г.
Я слишком ясно угадываю причины Ваших терзаний. Нет ли среди них международных - скажем так, не уточняя, - связей. Можно предположить, что Ваш журнал от этого страдает. Моя книга "View of an Age" не смогла выйти по сходным причинам. В прежние времена меня бы это очень огорчило... Теперь я терпеливо переношу глупость света, ибо мне нужно защищать себя еще и от своей собственной.
6 августа 1946 г.
...Счастье так скудно; поэтому я всегда называю хорошим днем тот, когда:
1) мне удалась хотя бы одна сцена из романа;
2) я получил письмо от милого друга, чей образ слишком часто занимает мои мысли.
Мне все еще любопытно знать о судьбе статьи, которую Вы послали в Париж 12 июля. Если предположить, что она дошла в срок к выпуску номера 1 августа, то сейчас ее должны читать, и участники мирной конференции могли бы хоть сейчас получить шанс узнать о Европе подробности, которые им неизвестны. Если этого не случилось, тем хуже.
11 октября 1946 г.
...Я не подавал признаков жизни. Это глупо. У Вас было время, чтобы завязать новые знакомства, а я потерял преимущества. Флобер однажды сказал некоей даме по имени Амели: "В глубине души Вы знаете о чувствах или чувстве, которые я к Вам питаю". Она о них и в самом деле знала; и это чувство ей было невыгодно. Письмо к этой подруге осталось последним, так как она на него не ответила.
31 января 1947 г.
Вчера советский консул принес мне письмо из Берлина, в котором меня настоятельно просят туда вернуться. Мне затруднительно будет на него ответить; мой ответ, несомненно, опубликуют. Говорил ли я Вам, что некоторые особы усердно стараются сделать из меня президента республики? Это не Бог весть что, если судить по французским предложениям. Но их, впрочем, не примут; это будет президент курам на смех. Но поскольку тут есть какие-то совпадения, мне хотелось бы верить, что господин Ориоль (Auriol) является сыном юмориста "веселых девятнадцатых".
5 апреля 1947 г.
Одна фраза из Вашего письма меня глубоко поразила! Вы предвидите, что, выехав из С(ША?), Вы столкнетесь с трудностями, когда захотите вернуться. Из этого я заключаю, что Вы не захватили с собой вторых документов (паспортов?). Похоже, обстоятельства сейчас таковы, что писателю с левыми взглядами очень трудно получить гражданство; я от этого отказался, и поэтому пришлось отказаться и от любого плана путешествия туда, откуда я не смог бы уже вернуться. Да это меня и не волнует. Но если дело в этом, то некоторые иностранцы не имеют свободного выезда отсюда. Здешнее общество сейчас отнюдь не гостеприимно, тем более по отношению к людям, способным голосовать за господина Wallace...
1 июня 1947 г.
Что касается информации, то мы ею располагаем полностью. Обескураживающие впечатления, вынесенные Вашим братом (имеется в виду Борис Прегель, ученый-физик. - Л.П.), нам тоже известны, хотя мы отсюда никуда не трогались. Похоже, что господин де Голль станет диктатором или будет считать себя таковым; на самом же деле он не что иное, как игрушка в руках промышленников и банкиров. Во всей западной части Европы неонацизм станет признанным фактом, достаточно посмотреть на литературу, которая неизбежно опережает реальные события, чтобы в этом убедиться. Что сейчас можно найти во французских или немецких журналах - сейчас они друг друга стоят. В них занимаются Сартром, экзистенциализмом (...) Но эта власть предначертана (...) двумя немцами, еще более известными, чем французские интеллектуалы. Это философ Хайдеггер, старый мерзавец, служивший нацистам; и этот несчастный Кафка, талмудист, специализирующийся на выворачивании всего наизнанку: вначале нужно наказывать, а за прегрешением дело не станет.
Абсолютно никому не известный при жизни, теперь он пользуется всемирной известностью. Мечтатель, завещавший, чтобы его рукописи сожгли, на самом деле стал хуже сознательного злоумышленника. Французы обладают этим роковым талантом выуживать из немецкой литературы все, что может оказаться им во вред, и ничего кроме. Эта одна из причин моего отчаяния, которая удерживает меня от возвращения. По крайней мере, отсюда невозможно ошибиться.
Кстати, хочу Вам сообщить, что в Берлинском университете меня избрали доктором философии, что было бы невозможно на Западе. Во время торжественного заседания меня просили вернуться. А зачем? Даже, если бы я не мог уклониться от этого, я не вижу необходимости лично быть свидетелем несчастий моей Родины и Европы. Вы сами все увидите на месте, был бы рад что-нибудь преувеличить.
18 августа 1947 г.
Что касается Вас, в Вашем отсутствии я не приукрашиваю Вас, это невозможно. И даже показавшись на моем пороге, Вы будете сиять так же, как Вы сияете в моей памяти. Что касается посвящения книги, которую я Вам высылаю, то в нем я восхвалял Вашу духовную красоту, - едва осмеливаясь намекать на красоту иную.
Но статья Вашего брата была для меня лучом света. Он человек прославленный, и вот теперь вы оба прославляете свою семью. Поскольку один из Ваших близких отмечен печатью славы, у Вас нет обычных причин, которые заставляют принимать восхваления от человека вроде меня.
Поэтому я их Вам приношу от всего сердца. (Для того, кто пишет роман, одно только "душевное спокойствие" не является формальной необходимостью. Эмоции, волнения тоже необходимы, при условии, что они исходят от особы, о которой я "слишком много думаю").
═
Публикация Л. Пустильник
