Юрий Орлицкий
Хочешь хотеть, хоти!
Фото Александра Курбатова
Алексей Смирнов. Козьма Прутков: Жизнеописание.
– СПб.: Вита Нова, 2010. – 512 с. (Жизнеописания).
Алексей Смирнов. Прутковиада: Новые досуги/ Рис. автора.
– СПб.: Вита Нова, 2010. – 128 с.
В Петербурге вышло в свет еще одно «жизнеописание»: на этот раз, правда, не реальной личности, а виртуального, как бы сейчас сказали, автора – Козьмы Пруткова. Нельзя сказать, чтобы этому внебрачному сыну четырех русских поэтов середины позапрошлого века не везло с издателями и исследователями. Были среди них и достаточно обстоятельные – например, ставшая уже классикой монография Павла Николаевича Беркова 1932 года «Козьма Прутков – директор Пробирной палатки и поэт». Но год ее написания, сами понимаете┘ То есть социологическая терминология и идеология изрядно подпортили эту во многом образцовую книгу.
Правда, нельзя сказать, что и Алексей Евгеньевич Смирнов совсем свободен от «наследия» советского литературоведения. То есть «классовый подход» в определенной мере присутствует и в новой книге. Но это ничуть не мешает автору проявить свою прекрасную эрудицию и литературный талант.
Приведем пример последнего: вот как Алексей Евгеньевич описывает печально знаменитый мятеж декабристов: «14 декабря, право Николая на трон и сама его жизнь повисли на волоске... В чисто семейное царское дело – передачу власти от брата к брату – вмешалась группа посторонних, которая сочла такой порядок вещей устаревшим и потребовала конституционного правления. Но попытка насильственного перехода от самодержавия к конституционной монархии не удалась. Она изначально строилась на лжи: солдат призывали присягать Константину как законному наследнику, зная, что тот добровольно отказался от престола. Она продолжилась смертоубийством (гибелью Милорадовича) и вызвала в ответ возведенное в степень насилие (расстрел восставших, казнь вождей, каторгу участников заговора).
Дальнейшее хорошо известно. Тени от пяти виселиц легли на все царствование Николая, парализовали столицу, отбросили страну в прошлое, вызвали к жизни демонов страха. Петербург, воздвигнутый на костях русских крестьян, принял прах взбунтовавшихся дворянских сыновей. Все – и бунтующий дух, и карающая десница – повело себя бесчеловечно, безбожно. Чтобы кровь пролилась, ей достаточно закипеть. Петербург дал закипеть своей холодной северной крови, и потому поколениям русских приходится смотреть через Неву на серый силуэт Петропавловки с сознанием того, что перед ними лобное место...»
Справедливости ради надо сказать, что таким выразительным стилем написана вся книга. И еще что в ней бесспорно привлекает: автор не стесняется в цитатах, то есть, просто говоря, приводит в книге целые страницы необходимого ему текста (тут есть чему позавидовать любому современному «веду», всегда по рукам и ногам связанному предписанным количеством знаков и дробных долей печатных листов).
В случае с Прутковым все это, безусловно, совершенно необходимо: только так можно воссоздать изображаемую эпоху со всеми ее стилевыми нюансами. Например, подробно – с биографиями, портретами и солидными подборками текстов – познакомить читателя с прямыми предшественниками великого Козьмы.
О Неёлове и Мятлеве Берков в свое время написал, но Смирнов говорит о них намного больше, обильно цитирует, красочно живописует: тут как раз и чувствуется очевидное преимущество литературоведа-писателя перед литературоведом-ученым. К тому же новый биограф Пруткова очень убедительно дополняет этот круг именем графа Хвостова – несомненного, по его мнению, предтечу Пруткова, – но не как поэта, а как пародичной (по Тынянову) личности; упоминает и других современников и предшественников Козьмы, сказавшихся на его, как прежде сказали бы, физиономии. Интересно, что среди них – не только поэты, заслуженно и прочно забытые, но и подлинные классики, тоже не чуждавшиеся шутки и розыгрыша: Жуковский, Вяземский, Пушкин. И, разумеется, сам Алексей К. Толстой и «веселая семейка» его кузенов Жемчужниковых.
Подробно рассказав об их генеалогии, Смирнов делает особый акцент на веселом нраве братьев: глава о них так и названа «Шалуны». В результате становится ясно, почему возник Прутков – не только в смысле логики развития литературного процесса, но и в смысле логики реальных человеческих характеров; кстати, автор книги напоминает нам, что ровно половину произведений Пруткова сочинил самый малоизвестный из Жемчужниковых – Владимир.
Великолепно выписан в книге и сам Алексей Константинович Толстой – самый известный из «попечителей» Пруткова, поэт и драматург милостию Божией. Однако и в его портрете подчеркнута «шаловливость»: прежде всего с помощью приведенных полностью опытов иронического дописывания романтических стихотворений Пушкина, о которых нередко почему-то забывают. А ведь Прутков – пародия в полном смысле слова тотальная не только на «эпигонов» романтизма, но на все и вся! – потому-то он и бессмертен.
Точно так же практически со всеми известными (и со многими забытыми) современниками сумел автор жизнеописания связать своего поистине уникального героя. И в Серебряный век даже заглянул, кстати, процитировав стихотворение Цветаевой и подробно описав посмертную судьбу великого Козьмы.
А в конце приложил целую книгу «Прутковиады», со вкусом оформленную собственными рисунками. О ней нужно особо сказать, потому что, как мы знаем, любой ремейк хуже оригинала. К счастью, Прутков (тьфу, Смирнов!) и здесь оказался столь же уникален: его афоризмы вполне сопоставимы с прообразом. Сами судите: разве не мог бы Козьма, проживи он еще полтора столетия, сказать такое: «Юноша! Обнимая необъятное, не вывихни плечевой сустав свой»; «Хочешь быть, хоти!», «Поэтический гений подобен молнии: он поражает одиноко стоящих», «Одним нравятся петербуржанки, другим – москвички, и только гармонический поэт сойдет где-нибудь на станции Бологое...» Трудно, честное слово, остановиться!..
