Эта вечная женственность

Если мужчина не красавец, он легко становится жертвой дамского высокомерия.
Фото Артема Житенева (НГ-фото)

Я сутки напролет подыскивала себе имена – например, Агнешка: казалось, мне пошло бы такое имя – Агнешка. Да что Агнешка – после поездки в Палангу я всерьез примеривалась к имени Гирлинда (а было мне, надо сказать, уже лет восемнадцать). Примеряла звучные, чаще всего французские фамилии (завидовала, в частности, девочке из соседнего дома с фамилией Каплан), воображала себя в ореоле белокурых/рыжих/золотистых кудрей, с парой огромных изумрудных/лазурных/ультрафиолетовых очей, на экзотическом острове с пальмами в качестве места проживания. По десять раз на дню пускала лошадь в галоп, летала под куполом и спасала каких-то заложников. Ни одна самая идиотская и банальная мечта не прошла мимо моей праздной головы, только одного я ни за что, никогда, ни даже на-один-денек-попробовать не хотела – быть мальчиком, мужчиной. Это так скучно, мне казалось, так уныло, такая тоска. Они же, казалось, все одинаковые.

Сборники рассказов я всегда читала так: выбирала по оглавлению те, в которых упоминалось какое-нибудь женское имя, потом – те, в которых, как можно было догадаться, речь шла о чем-то девическом. Потом уже с неохотой просматривала остальные. Примерно с таким же чувством, как доедаешь (не пропадать же добру) самые неинтересные конфеты из коробки – без орехов, без вишни, без цукатов, с непонятно какой начинкой. Я даже сформулировала теорию: что мужчина – это как бы базовая модель человеческой особи, не случайно во многих языках «человек» и «мужчина» – вообще одно слово, а женщина – это человек плюс еще очень, очень многое. Не «в базовой комплектации», а с серьезным тюнингом, дающим невероятные дополнительные возможности, понимаете?

Я жила в мире (хорошо – мирке), управляемом женщинами. На женщинах держалось фактически все. Они были хороши и старались быть много лучше. Теперь я вижу – женщины проиграли. Мужчины оказались круче по всем фронтам. Черт бы даже с ним, с разделением мирового богатства и социальных ролей, – но они заводят новых детей в сорок пять и еще раз заводят новых детей в шестьдесят. Им можно быть уродами – и считаться при этом едва ли не красавцами. Если мужчина хоть что-то собой представляет, он может быть лысым, пузатым, седым как лунь, с огромным носом и километром морщин – и вертеть как угодно небесными красавицами двадцати пяти лет, заложницами своего совершенства. Вот за что, оказывается, надо было бороться – за право быть несовершенными. Не-послушными, не-прилежными, не комсомолками, не спортсменками и не красавицами. За право на отрицательное обаяние, за право не пребывать – практически всю жизнь – в «неправильном» возрасте, вроде какого-то алоэ, которое цветет один день за сто лет.

Конечно, когда тебе не дозволено ни морщинки, ни складочки, это невероятно стимулирует. Но и жутко утомляет, по правде сказать.

За годы жизни я кое-чему научилась: не мечтать о белокурых кудрях, а также об имени Гирлинда, и немного поняла мужчин: у них, оказывается, тоже чувства. Не все – базовая модель, некоторые оттюнингованы даже поинтереснее многих женщин. Особенно по части самоиронии.

Могут себе позволить, вот что я вам скажу.