Юрий Соломонов
Марш сторонников сближения естественного и гуманитарного начал.
Фото со страницы ТГУ в социальной сети «ВКонтакте»
В школьные годы я мечтал стать геологом или моряком-подводником. Сибирская река, на которой вырос, была обыденностью, местом купания или рыбалки. А вот Жюль Верн со своими капитанами – это забирало. Что же до разведки полезных ископаемых, то здесь постарались Александра Пахмутова и Николай Добронравов. «Держись, геолог, крепись, геолог…» – этот шлягер поддерживал меня, даже когда нес домой дневник с двойкой.
Все это, конечно, порушил полет Гагарина. В итоге я оказался в городе Томске перед списками зачисленных на факультет автоматических систем Политехнического института, как я потом узнал, действительно одного из лучших в стране. Специальность была закрытая, номерная, связанная с летательными аппаратами. Когда спустя годы я попал на работу в «Комсомольскую правду», гениальный Ярослав Кириллович Голованов, научный обозреватель, писатель, друг всех космонавтов, доказал мне, что мои годы в политехе, как и его учеба в МВТУ имени Баумана, прожиты не зря: «Старик, если совсем прижмет, то нам с тобой надо будет только фанеру купить. Двигатель за мной, за тобой гороскопы и электрика… И улетим мы к чертовой матери…»
До такого отлета дело не дошло. Но где бы я ни работал в журналистике, а это все были серьезные редакции, мне нигде не попадались коллективы, в которых преобладали бы дипломированные журналисты, так сказать, патентованные гуманитарии.
Этому есть много объяснений. Они банальны, но справедливы, сто раз доказаны практикой.
Но лично я не стал бы журналистом, не пройдя Томск. С его Политехническим, с удивительной средой города, где студентом был каждый четвертый житель, где лучшими гуманитариями были технари.
Помню первую лекцию по сопромату. Ее пришел читать смурной на вид человек, поставил на стол портфельчик, попросил студента из первого ряда подойти к нему и повернуться к залу. Парень повернулся, и лектор спросил у всех: «Что надето на этом человеке?» Зал впал в легкое недоумение, пока кто-то не крикнул: «Пиджак!»
«Верно, – согласился лектор, – но вы видели когда-нибудь что-то более нелепое в функциональном смысле, чем это странное одеяние? Странное с точки зрения и рациональности, и эстетики, черт меня побери!»
Дальше он взял мел и пошел к доске. Началось двухчасовое обсуждение столь неожиданной заданной темы с привлечением знаний истории, культуры, моды, конспирологии, теории безопасности и т.д. и т.п. С вопросами и заданиями залу, с ответами, спорами, аплодисментами…
Сопромату он нас научил позже. Но та странная лекция была уроком мышления, способности задумываться над тем, что обычно не приходит в голову.
На первом же курсе я стал заниматься боксом. Мне нравилось, и у меня получалось. Но еще больше мне нравился тренер. Его фамилия была хоккейной – Тарасов. Кажется, он был Владимир Петрович. В отличие от всемирно известного Анатолия Тарасова, «заточенного» в своей исторической миссии на определенную и несокрушимую цель, наш томский Тарасов, тренер сборной Политехнического, свое дело знал хорошо. Сам он был из инженеров, но являл собой философа, интерпретатора разных тем не только спорта, но и самой жизни.
Мы как-то спросили у него, почему, когда после спаррингов, с пылу с жару, идешь по улице, то невольно каждого встречного представляешь противником и следишь, как бы он в продолжение твоей тренировки не провел «прямой в голову». Неужели, спрашивали мы, бокс учит в каждом видеть противника и потому настраивает на то, чтобы быть готовым к ответным действиям?
Он ничуть не удивился вопросу и сказал: «Любое спортивное единоборство прежде всего учит не драться, а контролировать пространство личной свободы. Не только своей, но и того, кто идет вам навстречу или рядом. Заметили, что вы все время смотрите на идущих, а они на вас нет? Если кто-то, не поднимая глаз, будет двигаться прямо на вас, вы сделаете шаг в сторону лучше и быстрее, чем он. И тем самым не нарушите пространство его личной свободы».
Я до сих пор обнаруживаю его правоту. Особенно в часы пик, когда на тебя движется толпа, почти вся погруженная глазами в мобилы и айпады.
Такие объяснения обладают разительной простотой. В них можно верить или отринуть их куда подальше, но они почему-то прописываются в твоей памяти как что-то более важное, чем строгие знания или отработанные умения.
Время моего студенчества, надо сказать, было голодное – с точки зрения дефицита продуктов в городе, как, впрочем, и в стране. Но у нашей комнаты в общаге был свой кормилец – Сашка, чьи родители жили в закрытом городе вблизи Томска. Он возникал с авоськами в руках и ритуальным вопросом: «Ну, что, киберы, жрать хотите?!»
А еще во время сессий мы ходили готовиться к экзаменам к нашей однокурснице Ирине. Ее мама Тамара Афанасьевна кормила нас обедами. А папа, Аркадий Степанович Инзель, был директором электротехнического завода, имеющего отношение ко многим триумфам советской науки и техники. Красный директор приходил домой перекусить, когда фирменные семейные котлеты в наших желудках уже играли роль снотворного.
Однажды в один из таких неловких моментов интеллигентный Аркадий Степанович спросил, над каким вопросом мы сейчас корпим. Мы поведали, что никак не осилим тайну вращения ротора электродвигателя. Знаем, что есть формула расчета крутящего момента, но понять в ней ничего не можем.
Легендарный директор, которому не досталось котлет, посмотрел на нас каким-то испытывающим взглядом и спросил: «А гуманитарными методами осилить не пробовали?»
Он подошел к старинному шкафу со столь же старинными книгами и нашел некий учебник по простейшим основам электротехники. И прочел примерно следующее: «Для того чтобы понять, почему ротор электрического движителя приходит в движение, надо знать, что электромагнитные силовые линии обладают удивительным свойством – они никогда не разрываются. При внесении в их поле ротора, который должен закрутиться, магнитные линии напрягаются, как резинка трусов или как праща древних воинов. Эта энергия выталкивания и есть чудо, которое задает вращение движителю».
После такого объяснения мне захотелось признаться Аркадию Степановичу, что последнюю котлету съел я.
Томск со своей причастностью к ядерной физике, национальной обороне, другим прорывным направлениям научно-технического прогресса был таким городом, в котором огромное место занимали гуманитарные представления о мире. И такие же объяснения этого мира.
В институтской сборной по боксу одним из лучших бойцов был Степа Дуринов из Улан-Удэ. Он же лучший студент физического факультета. Улыбчивый парень с «лицом, как круглая луна», он больше походил на выпускника училища поваров.
И вот однажды на факультет привезли какую-то ЭВМ, или уже один из первых компьютеров величиной с гараж. Собрались факультетские умы, чтобы попробовать с помощью профильных специалистов «эту штуку запустить».
Степа пришел позже других. Не спеша стал продвигаться вперед, чтобы посмотреть новое чудо техники. Долго стоял в первом ряду, наблюдая за попытками энтузиастов запустить машину. Потом вдруг в какой-то момент сказал: «Минуточку!»
Шагнул вперед и нажал поочередно несколько кнопок. Постоял чуть и нажал еще одну. Все пульты засияли, зашумели и вошли в режим.
«Степан, ты знал?» – спросили его. Степа отрицательно помотал головой. «Может, ты внук шамана?» – «Это было бы слишком просто», – задумчиво сказал наш герой. «Но почему она заработала, ты знаешь?» – «Да я сам шары вылупил!» – ответил Степан, и в его узких глазах заплясали черти.
Вот и скажи после этого что-нибудь про торжество точных наук.
Правда, один раз это торжество дало о себе знать в художественной сфере жизни города с необычайной силой.
Летом этого года исполняется 45 лет тому печальному шахматному матчу, который в городе Ванкувере известный советский шахматист Марк Тайманов со счетом 0:6 проиграл в четвертьфинале первенства мира дьяволу этой древней игры – американцу Роберту Фишеру.
Сокрушительное поражение Тайманова подсказало ему лучший выход из депрессии. Будучи прекрасным пианистом, он в дуэте с Лили Брук отправился с концертами по родной стране.
И одним из таких городов оказался Томск. Концерт должен был проходить в Доме ученых.
Никогда еще интеллигенция города не проявляла такой любви к фортепианной музыке, как в тот вечер. Билеты были проданы заранее. Зал был переполнен.
И всем было понятно, что подавляющее большинство в зале составляли угрюмые шахматные фанаты. Они ждали исповеди Тайманова о своем поражении.
На сцене появилась ведущая в бархатном вечернем платье и строгим филармоническим голосом объявила: «Фортепианный дуэт – Лили Брук и Марк Тайманов!»
И тут же с балкона кто-то звонко выкрикнул: «Белыми играет Тайманов!»
Зал грохнул от смеха. Это был тот редкий случай, когда разум и чувства сыграли вничью...
