Тоска по дому

МНОГИХ своих ровесников уходящий ХХ век одарил удивительными судьбами, но лишь единицам удалось претворить собственную судьбу в книгу. К числу этих избранных принадлежит Наталья Владимировна Баранская, завершившая и издавшая под занавес столетия свои воспоминания.

Она родилась в 1908 году. Писать стала довольно поздно, можно сказать на пенсии, когда все, о чем рассказывается в "Странствиях бездомных", было уже в прошлом. У нее множество рассказов и несколько крупных произведений, в том числе повесть о Наталии Николаевне Пушкиной "Цвет темного меду" и роман о войне "День поминовения". Признание пришло к ней после первой же повести "Неделя как неделя", опубликованной в 1969 году Твардовским в "Новом мире". Производственный восторг тех лет кажется теперь несколько старомодным (героиня работает над созданием нового пластика в химической лаборатории одного из советских НИИ), зато будничные женские чувства, высказанные от первого лица, по-прежнему вызывают полное доверие.

Во вступлении к "Странствиям" - своеобразной эпопее о жизни семьи Баранских-Радченко-Розановых и их круга с конца ХIХ века - Баранская написала: "В моих повестях и рассказах изображается частная жизнь... Остаюсь верна себе и в этом документальном повествовании: человек и его чувства занимают в нем главное место". Похоже, именно ставка на "человека и его чувства", которые Наталья Баранская мастерски изображала в своих художественных произведениях, помогла превращению ее мемуаров в отличную художественную прозу.

Жизнеописание постепенно вводит читателя в круг семьи, фотографии членов которой представлены во множестве. Окинув взглядом калейдоскоп незнакомых лиц, берешься за чтение, слегка опасаясь предстоящего знакомства с кучей чужих родственников. Но едва проглотишь пятьсот с лишним страниц, как хочется нагло потребовать добавки, то есть продолжения. Почему-то вспоминается читанная на заре туманной юности увесистая "Сага о Форсайтах": так же грустно было когда-то расставаться со старым Сомсом и его многочисленным семейством. Увы, самые полные и подробные мемуары не могут соревноваться с нескончаемым бестселлером, ибо по большому счету в распоряжении мемуариста всегда один-единственный сюжет - прожитая жизнь.

Зато какая! Наталья Баранская родилась в семье революционеров, ее мать, Л.Н. Радченко, стояла у истоков образования "Союза борьбы за освобождение рабочего класса", была агентом "Искры", которая создавалась буквально у нее на дому, дружила с Крупской. Частная жизнь людей этого круга описана в литературе очень скупо, о внутренней же и вовсе практически ничего неизвестно. В семье вождя мирового пролетариата, товарища Ульянова-Ленина, единственным желанным детищем была революция - может быть, поэтому как-то не принято вспоминать, что у многих его соратников были и просто дети, и, помимо вселенских забот, должны были быть заботы о том, как обогреть, накормить, приласкать... Рассказывая о подпольном этапе в жизни российских социал-демократов, Наталья Владимировна пользуется воспоминаниями, оставленными ее матерью и отцом. Юная Люба Баранская, получившая диплом акушерки, в первый раз выходила замуж за однопартийца по РСДРП Степана Радченко, не думая о том, что будет, когда пойдут дети. "...что значит "пойдут"?.. Может, родится один ребенок... я его покормлю, спать уложу, а сама побегу по делам". Детей в этом браке родилось двое, в остальном же Любин незамысловатый сценарий был полностью реализован: укладывала спать девочек и бежала "агитировать" на два добровольно взятых на себя объекта: Новопрядильную фабрику и резиновую мануфактуру. Не привыкнув щадить себя, эти люди не щадили и своих детей. Вывод, к которому приходит Наталья Баранская, вроде бы очевиден: "видно, дети, семья и революция - "вещи несовместные". Но за этим бесспорным суждением следует продолжение: в том-то и штука, что несовместные вещи каким-то образом совместились в судьбе конкретных родителей и их детей. И дети выросли и уже сознательно оглянулись назад. Субъективная оценка, данная писательницей не только матери, но и другим "зажженным "Искрой", кажется более точной, чем оценки многих профессиональных историков. Наталья Владимировна не слишком вдается в анализ тех или иных политических событий, но подробно говорит о семейных и бытовых устоях, о мелочах, из которых вырисовывается нравственный облик родителей и близких к семье людей. "Расскажи, как ты сидела в тюрьме", - просила маму маленькая Наташа, на всю жизнь запомнившая не только сами рассказы, но и их интонацию, тембр голоса. Сложно сказать, каким образом ей удалось передать этот тембр на бумаге, но благодаря ему в книге вольно дышит живая, не книжная российская история. Баранская абсолютно не разделяет многих убеждений своих родителей, для которых общее дело всегда было важнее частной жизни. Не разделяет, но... "Осуждаю ли я родителей за мою тоску по Дому... Нет и нет! Благодарю их за любовь и заботу... за природу и за породу..."

Породой мать, происходившая из дворянской семьи, походила на Ермолову с портрета Серова: те же "гордая стать, сила характера и духовная мощь". Из дворян был и отец, второй муж Любови Николаевны, Николай Владимирович Розанов, приходившийся родным племянником автору "Опавших листьев". Во втором коробе дядя нашел для своего любимца несколько теплых слов. (Баранская, кстати, впервые публикует фотографию из семейного архива: Василий Розанов с дочерью Надей.)

Ленин, Крупская, Мартов, Потресов... - вот имена, связанные с биографией родителей. Не менее интересный перечень имен и судеб возникает во второй части книги, где начинается самостоятельная история Натальи Владимировны. В школе ей посчастливилось учиться с Витей Дувакиным, тем самым, который впоследствии прославился как единственный преподаватель филфака МГУ, высказавшийся в поддержку Синявского и Даниэля. Потом были Высшие литературные курсы, где преподавали Винокур и Локс, Шпет и Ярхо, Виноградов и Шенгели, а в студентах числились Арсений Тарковский, Мария Петровых, Даниил Андреев и Юлия Нейман. Прошли годы. Баранская поступила в аспирантуру Саратовского университета к блестящему исследователю русской литературы профессору Скафтымову. В 1958-м получила должность замдиректора по науке в только начавшем создаваться Музее Пушкина в Москве. Через восемь лет ее уволили за устроение вечеров Ахматовой и Бродского.

"Зажженная литературой", она могла бы с гораздо большим успехом, чем Любовь Николаевна Радченко, совмещать любимую работу с ролью преданной жены и матери двоих детей, но три голода, война и репрессии, пережитые ею вместе со своим поколением, сделали свое дело: странствия бездомных родителей продолжили их бездомные дети, и даже внуки. "С печалью думаю о том, что не знаю ни одной счастливой судьбы среди моих близких знакомых, - пишет Баранская. - Разлуки, разлучины - вольные, невольные - поделили нашу жизнь на куски".

В этой книге много бесконечного людского горя, но ощущение от нее остается светлое. Она написана без ропота на свое время, но с надеждой, что следующим поколениям в России будет житься уютнее. "Возрастом прощания" называет Наталья Владимировна свои 92 года, которые, похоже, не только укрепили ее веру в человека, но и научили заражать этой верой других. И пусть откровенное восхищение произведением и личностью, его создавшей, не самая ходовая монета среди рецензентов, иной раз просто невозможно не сказать автору спасибо за совершенно упоительную книжку.