Лев Николаевич и неподъемная штанга

Нина Бурнашева. "┘Пройти по трудной дороге открытия┘": Загадки и находки в рукописях Льва Толстого. - М.: Флинта; Наука, 2005, 368 с.

Текстологию в словарях пренебрежительно называют "вспомогательной литературоведческой дисциплиной" - то есть чем-то вроде подсобного производства при мощной индустрии академического литературоведения. Текстологи, эти смиренные поставщики сырья в критико-литературоведческую промышленность, совершенно теряются на фоне царящих там высоколобых дискуссий и головокружительных интерпретаций. Хотя если сравнить "веда" и "лога", скажем, по количеству затрачиваемого труда и прикладываемых усилий, иногда почти шерлокхолмсовских по интуиции и хитроумию, - сравнение будет не в пользу "веда".

Книга доктора филологических наук, толстоведа и текстолога Нины Бурнашевой посвящена вроде бы лежащим на поверхности рукописных листов, но почти никому, кроме текстологов, не известным обстоятельствам и тайнам литературной работы Толстого. Рассмотрено возникновение раннего замысла и начало работы над биографической трилогией, поиски и переборы многочисленных вариантов рассказов "Набег" и "Альберт", "кавказский след" военных впечатлений молодого Толстого (детали солдатского быта, пристальный экзистенциальный интерес к теме страданий и смерти). Особенно интересны наблюдения над периодически всплывающими в рукописях Толстого персонажами и набросками характеров, которые впоследствии обрели плоть и кровь в сочинениях самого разного времени - от ранних до поздних и посмертных.

Про то, что Толстой многократно (семь раз) перерабатывал и переписывал от руки текст "Войны и мира", обычно рассказывают школьникам как о примере прилежания и усидчивости. Но дело не в педагогическом значении факта каторжной литературной работы, а в том, что писательский труд Толстого был по масштабам своим (и по "последствиям") едва ли не личным подвигом самоотвержения во имя эстетических целей. Толстой взвалил на себя русскую литературу, в одиночку выжал неподъемную штангу, проложил просеку сквозь глухой лес. Когда в 1863 г. "безусловно талантливый молодой человек" (тогдашняя литературная репутация 35-летнего Толстого) приступил к работе над романом о событиях 1812 года, никто не мог предполагать, что получится в итоге. А что в лице Толстого и в его литературном архиве предстает не просто писатель громадного дарования, но целый национальный творческий космос - это обстоятельство было осознано гораздо позднее. Непрерывность работы, "разбросанность", постоянный самоанализ с высочайшим уровнем самокритики вплоть до самоуничижения, пунктуально ведущиеся дневники, обширнейшая переписка, случайные записи, в которых соображения литературной тематики перемежаются с бытовыми, - все это принято высокопарно именовать "творческой лабораторией". Прав был Горький, назвавший жизнь Толстого "ценной до самой последней ее минуты": писатели подобного масштаба в истории национальной литературы появляются лишь один раз.

Живописец П.И. Нерадовский вспоминал, как в беседе с Толстым, состоявшейся в 1890-х годах, он задал вопрос: "Когда же будет продолжение "Юности"? Ведь вы кончаете повесть обещанием рассказать, что будет дальше с ее героями". Лев Николаевич сразу нахмурился. Было очевидно, что мой наивный вопрос испортил ему настроение. "Да ведь все, что было потом написано, и есть продолжение "Юности", - сказал он сухо".