Спектакль одного актера

СЦЕНА обставлена скупо: три висящие на железных цепях скамейки, покрытые черным полиэтиленом. Горящие свечи по краям сцены. Где-то вдали воет ветер. С жутким лязгом падает цепь, свиваясь на полу в железный клубок. Так открывается это судорожное действо. Адольфу (Андрей Смоляков) постоянно холодно. Холод, исходящий от женщины, его жены (Евгения Симонова), и холод окружающего мира пронизывают его, он зябко кутается в свою шинель.

Желание овладеть миром мужчина реализует в исследованиях и творчестве. Он может чувствовать себя владыкой жизни, овладевшим ею через познание. Но рядом - женщина... А она так просто, по мнению мужчины, обеспечивает себе бессмертие, рожая детей. И в таком единственно несомненном и для него тоже бессмертии мужчина никогда не может быть уверен до конца. Адольфа сводит с ума вопрос: его ли жизнь продолжается в дочери Берте? Он ли отец? Отсюда развивается мысль Стриндберга, охватывая все больший круг проблем, многие из которых остаются за пределами спектакля, - режиссер не дает возникнуть подлинному противостоянию мужчины и женщины, а заполняет все пространство сцены одной страстью, одним безумием.

При постановке этой пьесы с ее антифеминистским пафосом режиссер балансирует между демонстрацией несколько комичной мужской обиды на женский пол и объективной разработкой проблемы семейных отношений. Не секрет, что женоненавистничество Стриндберга-человека не помешало Стриндбергу-художнику создать сильный женский образ. Режиссер же вольно или невольно склоняется к упрощенному варианту. Зритель вынужден смотреть на события только глазами Адольфа, сочувствовать только его страданиям. Это ставит актрису Евгению Симонову в ложное положение.

Она играет сдержанно. В скупых жестах и словах чувствуется власть. Когда Адольф, пользуясь физическим превосходством, опрокидывает ее на пол, а она тихо смеется ему в лицо, понимаешь, на чьей стороне сила.

У Петера Штайна есть замечание о русских актерах, вполне применимое к данному случаю: "Русский актер въезжает на сцену как танк, очень долго там обустраивается, пытаясь найти что-то одно и главное, и потом это главное чувство углублять и усиливать час, два, три, а если не придет другой танк, который столкнет его с этой сцены, он там может оставаться до конца своих дней". Другой танк не приходит. Такова, очевидно, стратегия режиссера Артака Григоряна.

Режиссер, приглашенный из Австрии, предоставил Андрею Смолякову возможность сыграть в лучших традициях нашей актерской школы - страстное слияние с образом, безоглядная растрата сил и эмоций. Пьесу, в которой герои на пороге убийства или самоубийства не прекращают вести философские диспуты, Смоляков насытил своей страстью, а раскаты музыки Бетховена, наполняющей спектакль, сопутствуют безудержному развитию безумия его персонажа.

Однако такая самоотдача актера, стихийная по форме, не вправленная режиссером в крепкую эстетическую оправу, ставит под вопрос партнерские отношения. Вместо поединка равномощных сил здесь представлен обвинительный акт главной героине, которой не удается внести в спектакль свою человеческую правду, тоску и боль женщины. Слишком различна по темпераменту и стилистике игра Смолякова и Симоновой: существуя в разных эстетических измерениях, они делают невозможной борьбу идей, столь важную в пьесах Стриндберга.