Екатерина Барабаш Бог миловал Лермонтова до недавнего времени, пока сценарист Ираклий Квирикадзе и режиссер Александр Котт не решили поломать в глазах зрителя привычный образ Григория Печорина.
Для этого сначала сломали всю структуру лермонтовского произведения. Авторы начали строго с конца, а «Тамань», например, стала воспоминанием подвыпившего Печорина (Игорь Петренко) в ресторации, ход которого изредка прерывается его крупным планом с задумчивым взглядом с поволокой. Собственно, взгляд с поволокой стал главной приметой нынешнего Печорина. Хорошенький Игорь Петренко напускает на себя вид демонический и слегка страдающий, иногда перемежая наигранную чайльд-гарольдовщину неожиданной игривостью. И то и другое происходит у Петренко весьма неуклюже, что по большей части есть вина режиссера и сценариста, которые толком не решили изначально, какой Печорин и зачем им нужен. Как Базаровы – «надобно сначала место расчистить». Решено: Печорин будет другим. А там, глядишь – кривая вывезет. Но кривая завернулась лентой Мебиуса и никуда не вывела, фильм зацепился за авторские амбиции, не подкрепленные делом, и повис, болтая всеми конечностями в разных направлениях.
Все дозволено. Нам нужен Лермонтов такой, какой нам нужен в прайм-тайм для рекламы. Берется роман, наспех пишется его облегченное переложение для экрана, собираются непритязательные актеры, одеваются в соответствующие одежды и принимаются блеять лермонтовский текст. Было бы похоже на случайную сходку ряженых, но эти ряженые даже костюмы носить не умеют. Примерно столь же органично актеры смотрелись бы в футболках с надписями «I love Lermontoff» и «Pechorin forever!». Режиссера совершенно не смущает, что княжна Мери дефилирует по экрану походкой подиумной девицы, а если она то и дело имбецильно приоткрывает рот, это еще не означает ее наивности и чистоты. Многое, вероятно, вообще остается за кадром – например, доктор Вернер (Авангард Леонтьев) и Печорин залезают в кибитку один слева, другой – справа, а вылезают соответственно наоборот. Интересно, что там между ними происходило в дороге? «Ну че?» – спрашивает Печорин Грушницкого (Юрий Колокольников). «Да ниче, – ответим за Грушницкого, – туфта. Обман. Маляр негодный».
Вот я хочу спросить у режиссера Александра Котта. Что вы будете делать, если ваш фильм порежут на куски, перемонтируют, переозвучат и пустят в прокат либо в эфир с титрами «Режиссер-постановщик Кто-угодно-но-не-Котт»? Вы живой человек и можете за себя постоять. А Лермонтов? Ему-то как отряхиваться, как оправдываться? Как ему объяснить непутевой нечитающей поросли, что не писал он такого «Героя нашего времени»? Что у него было совершенно определенное, четкое отношение к герою и видение этого героя. И по понятным причинам он не может попросить вас вместе с пригревшим вас Первым каналом отойти подальше и не трогать ни его, ни его детище. Лермонтову хорошо – он давно умер и не видит непрофессиональной пошлятины, в которую превратился его печальный и трагический опыт осознания времени, в котором он живет, себя в этом времени, его приоритетов и пороков. Но видят это миллионы и миллионы людей. За что? Я раньше думала: если кто-то не читает книг, то пусть хоть по экранизациям с литературой знакомится. Теперь думаю иначе: пусть лучше человек до гробовой доски не услышит о Лермонтове, чем один раз увидит вот такой кастрированный, истерзанный до крови, глумливый вариант его выстраданного романа. Вместо «Княжны Мери» – какая-то «Кровавая Мери», мутная, холодная, вызывающая мысли злобные.
А ведь вся эта вакханалия экранизаций – не более чем дефицит свежих идей в драматургии. Катастрофическая неспособность придумать что-то свое, свежее, достойное воплощения на экране плюс обычная человеческая лень – зачем придумывать, если Лермонтов с Достоевским все уже давно придумали? И имена-то какие хорошие – ими всегда прикрыться можно. Вы что, против Лермонтова??? Вы не хотите, чтобы народ Белинского и Гоголя с базара понес? Мы поможем – будем ксерить разумное, доброе, вечное. Только бы ксерокс не сломался.
