Владимир Дудин
Постановка «Трехгрошовой оперы» не вышла за рамки полуконцертной версии. Фото Андрея Чунтомова
На Дягилевском фестивале в Перми исполнили «Трехгрошовую оперу» Вайля в полусценической версии в постановке Нины Воробьевой. Представление прошло на сцене ДК им. Солдатова. За дирижерским пультом был Илья Гайсин.
В Доме радио – петербургской резиденции оркестра и хора musicAeterna сумрак, полумрак и мрак – доминирующие «световые», точнее, антисветовые режимы. Туда всякий раз приходишь на концерты или перформансы примерно так же, как когда-то первые христиане шли в катакомбы, чтобы подальше от язычников совершать богослужения да погребальные обряды.
Впрочем, хорошо известно, что темнота – еще и друг молодежи, а это главный высоко мотивированный потребитель всего того, что производит музыкальная индустрия Теодора Курентзиса, если, конечно, не считать еще одной и самой важной «таргет группы» – представителей бизнес-сообщества, которых в Петербурге встречаешь на концертах «Этерны» в светлых залах Капеллы и Филармонии, куда билеты за пару десятков тысяч раскупаются влет.
На Дягилевском фестивале дам в экстравагантных вечерних платьях можно было встретить взбиравшимися на выстроенный амфитеатр в бывшем заводском цеху, который step by step там трансформируется в концертный зал. В темноте обостряется и слух, и чувства, и мысли; в темноте, в конце концов, немножко жутко.
На событиях завершившегося пару дней назад Дягилевского фестиваля мрака было как будто больше обычного, начиная с темных аллей, затерявшихся в пространстве между архаикой и постядерной футурологией в опере «Самсон и Далила» Сен-Санса, продолжая «Вечерним собранием Марины Цветаевой», показанном в пермском Доме музыки, бывшем ангаре на заводе Шпагина. Мрака не всегда физического, но всегда метафизического. В этот смысловой ряд попали танцевальный спектакль «Стыд» Анастасии Пешковой на сцене Театра-Театра, «Вечернее собрание Марины Цветаевой» в постановке Елизаветы Мороз и «Трехгрошовая опера» Вайля.
В густонаселенном «Стыде» на музыку Кирилла Архипова хореограф и компания многословно, многослойно и многосторонне, растянуто во времени и пластически рассуждали на тему ханжества и необходимости запретов, границ телесной вседозволенности, частной жизни и общественной морали. Эмблемой стыда выбрали обнаженного юношу, виртуозно прятавшего в кулачке свое самое важное и еще более виртуозно совершавшего при этом многочисленные сладострастные теловращения. Айсылу Мирхафизхан, стоявшая перед юношей, произносила на трех языках – русском, английском и татарском - ресентиментные рассуждения на заданную тему.
Солистка балета Дарья Павленко была назначена на роль девушки, разыгрывавшей пластические вариации в духе «Стыд и девушка». Ее шокирующая худоба со спрятанными признаками женского пола делала из нее скорее решившего испытать на себе все мерзости стыда бесплотного ангела, забравшегося в человечью шкуру. После мытарств и общественного буллинга, после того, как этот ангел в состоянии аффекта с остервенением обороняющегося отмутузил воплощенный гендерный стыд, его успокоила «калика перехожая». Бродившая в рясе весь спектакль с колесной лирой, под финал гортанно-кликушески проголосившая испанскую кантигу XIII века, а потом, помигав на портативном органе хитрыми импровизациями на тему «Лебединого озера», приласкала и убаюкала балетного ангела в его кроватке.
«Вечернее собрание Марины Цветаевой» завершилось глубоко за полночь, во втором часу ночи. Творчество этого поэта давно находится в фокусе внимания Теодора и компании, которые год назад устраивали завораживающий перформанс на набережной Камы, разыгрывая «Поэму горы». Зрители в вечерних нарядах, покорно сидевшие на неудобных стульях в бывшем заводском ангаре, слушали наряду с живой музыкой Архипова, Харкевича, Сюмака, Мустукиса, Ананко, Ретинского, Камериса, братьев Курентзисов на стихи Марины Цветаевой, фрагменты из ее дневников и писем в исполнении актрисы театра и кино Янины Лакобы. «Я, конечно, кончу самоубийством, ибо все мое желание любви – желание смерти», – прозвучало в одном из них.
Этот проект был впервые показан в Доме радио в зале, сильно уступающем по размерам заводскому цеху. В новых условиях поэзия и мысли Марины обрели космический размах. Янина Лакоба так же бесстрашно и одержимо перебегала из одного конца амфитеатра в другой, заползала под рояль, подходила к зрителям, в конце концов, держа в руках табуретку в поисках последнего места на земле и старта к звездам. Когда она закончила, когда закончилась и музыка, публика с трудом понимала, что ей-то делать, как помочь? Пока не услышала отчаянно-обиженные крики актрисы сквозь слезы «Уходите, уходите, уходитеее!..» Волонтеры жестами показали, куда зрителям уходить – в другую часть ангара, где все продолжилось безжалостным, обозленным перформансом-бунтом на тему женского бесправия, в частности, за решеткой, о чем говорили усаженные в ряд девушки в синих халатах. Так прорастали зерна, посаженные поэзией великой, бесстрашной и бескомпромиссной Марины.
«Трехгрошовую оперу» Вайля-Брехта не просто ждали – о ней мечтали, поскольку этот опус нечасто, хотя и с определенной закономерностью ставится в России, вспомнить хотя бы постановку в театре Ленсовета с Алисой Фрейндлих и Михаилом Боярским, когда-то в «Сатириконе» ее ставил Владимир Машков. В 1930 Александр Таиров - в Камерном театре.
Увидевшая свет в берлинском театре Schiffbauerdamm (где сейчас находится театр «Берлинер ансамбль») в 1928 году, пьеса была написана как парафраз ХХ века на английскую «Оперу нищих» Джона Гея, появившуюся в 1728-м. В этой «опере», как заявляет либретто, «нищие нищенствуют, воры воруют, гулящие гуляют». Эта жизнь дна, где все как бы наизнанку, в том числе и опрокинутая и перевернутая мораль, которая дает черное отражение погрязшего в золоте и бриллиантах мира богачей, мира большой, отнюдь не грошовой оперы. Обитатели этого дна, тем не менее, хотят правдами, а, скорее, неправдами, выплыть на поверхность, на свет, которого, конечно, тут не будет.
Марксист-парадоксалист Брехт и композитор Курт Вайль, ушедший от него после пяти лет сотрудничества в силу политических разногласий, сочинили едкую, беспощадную сатиру на мир, в котором оказались против своей воли. Сегодня многие, напевающие популярные мотивчики, взять хотя бы самую первую песню Мэк, хит «Баллада о Мэкки-Ноже» с ее цинично прилипчивым мажорным зачином про акульи зубы, даже не предполагают, что это фрагментиз «Трехгрошовой оперы».
Ожидания от этого спектакля были сильны, но не оправдались. Получился лишь полусценический вариант, хотя и с потугами на театральное действо. Режиссер формально разделила роли на поющиеся и играющиеся, чтобы профессиональных певцов не затруднять выучиванием многостраничных текстов, а драматических актеров не учить грамотно петь зонги Вайля. Поющие стояли на подиумах на заднем плане, включая хор и солистов, актеры с не самыми слабыми возможностями надрывно суетились на авансцене. Была придумана и группа калек, приторговывающих в разных районах Лондона чувством жалости, и персонаж, сильно напомнивший Достоевского с его фирменной бородкой. Нелепо смотрелись танцы в темноте, которые достались актрисе Екатерине Андреевой в традиционном черном испанском платье и мантилье, дававшие, конечно, концептуальный силуэт, явно нуждавшийся в подсветке.
В итоге все, что игралось на аванцсене, утомило. Песни были глотком свежего воздуха. Музыкальная часть под руководством Ильи Гайсина нравилась, хотя никаких правил исполнения зонгов певцы не соблюдали. Это было просто красиво, а местами даже и стильненько, с глубоким чувством. Из душного зала ДК публика, однако, не сбегала, хотя после антрактов ряды заметно редели, тем более, что оперу решили дать без особых сокращений, а длилась она три с половиной часа.
Публику Дягилевского фестиваля приучили к тому, что все, что бы ни выходило из любимой темноты musicAeterna,– безоговорочный шедевр. Поразительно было сравнивать проекты, выпускающиеся под лейблом одной и той же компании на Заводе Шпагина и в ДК, как если бы это были любимая дочь и падчерица. Ужасно обидно было, конечно, за упущенную возможность. Особенно учитывая, что любимого Вайля сегодня исполняют редко.
Пермь–Санкт-Петербург
