Сергей Дзюба Удивительный феномен: ни в какой другой стране не голосуют так дружно за власть, как мы это недавно видели. Замеченные нарушения в ходе голосования не отменяют главного: наш избиратель явно на стороне партии власти. И это несмотря на кризис, который должен был, казалось, изменить предпочтения. Откуда же берется всеобщий «одобрямс»? Может быть, и в самом деле, как написано на официальном сайте «Единой России», «избиратели доверяют стратегии партии»?
Одно из объяснений феномена – слабость оппозиции. Но скорее всего ее слабость у нас проистекает просто из ее невостребованности. Поэтому надо говорить не об оппозиции, а о власти – почему это у нас к ней такое доверие в народе.
Чаще всего российский феномен доверия к власти объясняют сложившимся веками патерналистским менталитетом. Якобы за времена царизма и последующего советского авторитаризма люди привыкли рассчитывать не на себя, а на власть, начальников, государство. Однако это объяснение при внимательном рассмотрении оказывается несостоятельным. Во-первых, патернализм гораздо более свойствен странам с восточным менталитетом. Например, в Японии его заведомо больше, чем в России. Но в Японии существует оппозиция и идет реальная политическая борьба. Или, скажем, в Иране прошедшие не так давно выборы закончились серьезными политическими волнениями – то есть и там патернализм оказался ни при чем. Во-вторых, вовсе не похож на «папенькина сынка» наш среднестатистический гражданин, с легкостью прибегающий для решения своих проблем к ненормативной лексике и крепким напиткам.
Конечно, дело в особенностях менталитета. Но вот в каких?
Выскажу такую версию. В России в течение всего периода ее существования была сильна тяга к духовному единению людей. Иначе просто и быть не могло – разбросанная на огромной территории нация без этой подсознательной тяги просто не состоялась бы. Стремление к единству было заметно в разных сторонах жизни общества: и в том, что на Руси «нет уз святее товарищества», и в существовании в течение длительного времени сельской общины, и в «соборности» религиозной жизни, и в любви к хоровому пению, и в традициях гостеприимства, и т.д. Как писал Николай Бердяев: «Русскому народу┘ свойственна большая коммунитарность, чем народам Запада». Подсознательную тягу к духовному единству можно назвать даже Российской Национальной Идеей.
Уникальное свидетельство в этом отношении дает русский язык: по части отсутствия значимых диалектов это, наверное, самый унифицированный язык в мире. Известно, что даже в небольших европейских странах по говору человека можно сразу определить, из какой провинции он приехал. И поразительно, что в огромной России это сделать практически невозможно (у нас где-то «окают», а где-то «акают», но эти различия в произношении ничтожно малы по сравнению с наблюдаемыми в других языках).
Можно привести еще два важных свидетельства из маргинальных областей нашей жизни (а именно в таких областях часто обнажается то, что в других случаях сокрыто разными культурными наслоениями). Известно, что алкоголизация населения является одной из серьезнейших наших проблем. В то же время можно утверждать, что с незапамятных времен основная функция алкоголя – способствовать общению людей. Так вот, наверное, именно поэтому в России с таким пиететом относятся к его употреблению. Другой факт: представители российского криминалитета называют себя «братвой». По-видимому, такое самоназвание у уголовников есть только в нашей стране. Данную особенность можно рассматривать как проекцию российской национальной идеи на ментальность этой части нашего общества.
Мощный импульс для своего дальнейшего развития идея национального единства получила после Октябрьской революции. До нее в полной мере она в принципе не могла реализоваться: Россий было две – дворянская и крестьянская. Тотальное изменение всех сторон жизни в те времена привело в движение всю массу народа. Массу, которая даже стала смотреться как единое целое. Это почувствовал, например, Владимир Маяковский – в своей поэме «150 000 000» он писал о народе как о едином Иване. Как видно из многих его стихов, идеей народного единства Маяковский был буквально очарован, вплоть до религиозного ее почитания. И он был не один, кто почувствовал появление такого нового качества нашей жизни. Евгений Замятин тоже это увидел. Но, в полную противоположность Маяковскому, ужаснулся. В своем знаменитом романе «Мы» он писал об опасности нивелировки личности в условиях новых общественных отношений.
В советское время идея единства людей продолжала укрепляться. Этому способствовали коллективизация, крупные народные стройки, массовые мероприятия типа демонстраций 1 Мая и 7 ноября, назойливая пропаганда единства партии и народа. И, конечно, единения всего народа потребовала война. В результате развития менталитета нации на советском этапе истории «не отрываться от коллектива» стало важнейшей моральной заповедью.
Чрезвычайно важно отметить, что гарантом этой и других моральных ценностей стало тогда государство. В этой своей функции оно заняло ту нишу в сознании людей, которую раньше занимала Церковь, – что имеет кардинальную важность для понимания наших реалий. Советское государство представляло собой нечто большее, чем просто политическая надстройка общества. Оно было и связующей общество идеологической тканью.
В ельцинский период все советские моральные установки рухнули. Включая и коллективизм – теперь каждый должен был быть сам за себя. И народу эта разобщенность сразу не понравилась. Это было «не его». Поэтому с облегчением был воспринят приход к власти Владимира Путина, который многое вернул на круги своя. Создание вертикали власти, отмена выборов губернаторов, подавление оппозиции и т.д. – все это было воспринято спокойно, как необходимое средство преодоления духовной разобщенности в обществе. Причем гарантом возвращения и сохранения прежних моральных ценностей снова стало государство.
И гениальнейшим творением кремлевских политтехнологов следует считать изобретенное ими название партии власти. «Единая Россия» – это то, что находит немедленный отзвук в душе среднестатистического россиянина. Просто потому, что это название «резонирует» с древней российской национальной идеей. Потому, что оно воспринимается как символ возврата к исконным народным ценностям, которые были ниспровергнуты в 90-е. И уж, конечно, не потому, что «избиратели доверяют стратегии партии».
Можно с уверенностью говорить, что рукой ставящего галочку в избирательном бюллетене движут не политические предпочтения (об этом чаще всего даже и не думают), а соображения типа «государство является гарантом высших ценностей, поэтому за него надо голосовать», «нельзя отрываться от коллектива», «надо быть как все» и т.п. В итоге получается, что люди приходят на избирательный участок вовсе не для того, чтобы поучаствовать в политическом процессе. Всеобщий «одобрямс» – явление не политическое, а идейно-психологическое. Это продолжение советского отношения к государству не как к политической структуре, а как к идеологической системе.
Идея духовного единства нации очень благородна, возвышенна и прекрасна. Но только если в основе ее лежит что-то вроде «коммунитарности» по Бердяеву. И плохо, когда этой благородной идеей, вольно или невольно, начинают пользоваться в политических целях. Как бы мы не пришли тогда к такому авторитарному состоянию общества, которое так блистательно в свое время описал Евгений Замятин.
Новосибирск
