Геннадий Петров
Фото Reuters
Тихо и, в общем-то, почти незаметно не только для зарубежных журналистов, но, наверное, и для иранцев завершились весьма важные для Ирана выборы, свидетельствующие о том, что в стране происходят большие перемены – и, увы, не к лучшему. Доизбран Исламский консультативный совет (иначе называемый Меджлисом) – парламент.
Главную загадку и интригу этих выборов, сохраняющуюся даже спустя несколько дней после завершения голосования, составляют не результаты. С ними-то как раз было все понятно еще 1 марта, когда был первый тур. Большинство допущенных до выборов кандидатов составляли так называемые консерваторы. Сколько-нибудь оппозиционно настроенные политики систематически отсекались Советом стражей Конституции. Довольно быстро убедившись в том, что их кандидаты в бюллетенях не появятся, координационный совет Фронта реформ (это объединение из 16 организаций сторонников тех или иных перемен) отказался от участия в выборах. Идти на открытый бунт, призвав своих сторонников к бойкоту и уличным протестам, реформисты, однако, не решились. Предпочли умыть руки – и только.
Поэтому неопределенность оставалась лишь в проценте явки. Кто победит – кандидат «я не голосую», кандидат «белый лист» (графы «против всех» в здешних бюллетенях нет) или кандидат «поддерживаю того, кого дозволили избрать»? Этот вопрос был единственным актуальным на нынешнем голосовании.
В первом туре победил кандидат «я не голосую». Явка составила всего 41% – антирекорд в истории страны. И это при том, что власти очень старались завлечь иранцев на участки. Неслучайно выборы в Меджлис, проводимые раз в пять лет, были совмещены с проводимыми раз в восемь лет выборами Совета экспертов. Последний гораздо более влиятелен, чем парламент. Экспертам предстоит избрать настоящего руководителя страны – пожизненного рахбара, верховного лидера. А этот пост может скоро стать вакантным: аятолла Али Хаменеи из рода долгожителей, но ему все же 19 апреля исполнилось 85 лет. Правда, и из выборов Совета экспертов была убрана всяческая интрига. Те, кто ожидал увидеть там, скажем, экс-президента Хасана Рухани или еще какую-либо претендующую на политическую самостоятельность фигуру, были разочарованы. Совет стражей Конституции допустил до выборов только самых лояльных и проверенных. Благо возглавляет Совет 87-летний аятолла Ахмад Джаннати – он же по совместительству и председатель Совета экспертов, того самого, который предполагалось переизбрать.
Во втором туре решалась судьба 45 из 290 мест в Меджлисе. Голосование было в том числе в Тегеране. Оппозиция уверенно говорит о том, что на участки пришло лишь 8% избирателей. Официальные лица называют цифры больше, но ясно, что победа кандидата «я не голосую» оказалась еще более впечатляющей, чем в первом туре.
Итак, в Иране на ближайшее время прочно устанавливается конфигурация власти, которую можно назвать какой угодно, но только не избранной народом. Избирать – а вернее, определять в подковерной, надежно скрытой от посторонних глаз борьбе реального правителя страны, а также внешне- и внутриполитический курс будут верхушка клира и силовых структур (в первую очередь Корпуса стражей исламской революции). И к тем, и к другим применимо определение «олигарх», если понимать под ним человека, обладающего деньгами и властью как инструментом, с помощью которого делаются деньги. Их объединяет друг с другом множество связей, они не хотят перемен и объективно заинтересованы в том, чтобы им наследовали их дети и родственники. Неслучайно ключевым кандидатом в преемники Али Хаменеи числится его сын Моджтаба.
Хуже того: иранский народ и его властители живут в разных возрастных ритмах. Иран – молодая страна. Почти половина ее населения, по данным Статистического центра (главной иранской статистической организации), составляют люди младше 30 лет, еще 44% – те, кто относится к среднему возрасту. А значительной части, если не большинству принимающих ключевые решения – сильно за 60. Взрывоопасный коктейль. Одни хотят жить, другие заставляют их умирать по 20 раз в день. Последнее – не переиначенная метафора писателя, а почти не гиперболизированное отражение реальности. В Иране стремительно растет число смертных казней, в том числе публичных. Так власти реагируют и на рост преступности, и на рост недовольства в обществе.
Нынешние выборы – первые с момента массовых протестов, последовавших за гибелью 22-летней Махсы Амини. Напомним, что девушка была арестована за несоответствие исламскому дресс-коду (то, что в современном Иране нарушается сплошь и рядом) и при неясных обстоятельствах погибла в полицейском участке.
Протесты, которые стали по-настоящему массовыми, показали, что запрос на перемены в иранском обществе велик. Людям не нравится ни политическая система, ни экономическое положение, ни закостенелая идеология, ни расслоение общества, ни подход к решению межнациональных и межконфессиональных проблем. А ответ, который дало на этот запрос иранское руководство, заключается лишь в закручивании гаек.
Нет признаков того, что у властей есть ясный образ будущего Ирана, понимание перспективы развития страны. Не факт, что все это есть у оппонентов власти. Например, недовольным плачевным состоянием экономики могут резонно возразить, что оно – результат западных санкций, снять которые можно, только резко изменив внешнеполитический курс страны и пойдя на уступки по ядерной программе. Есть большие сомнения в том, что все или большинство критиков режима на это действительно готовы.
А вот что бесспорно – так это то, что политические заморозки не являются решением проблемы. Они лишь откладывают это решение на будущее, которое в случае с Ираном может наступить неожиданно, как всегда бывает при такого рода режимах.
Еще сравнительно недавно иранские власти позиционировали свою политическую систему как нечто принципиально отличное и от западных демократий, и от ближневосточных автократий. Третий путь – демократия с собственной спецификой. Теперь, как оказалось, демократии нет, а есть только своя специфика, которая ничем не отличается от специфики автократий – с теми же недостатками и рисками.
Дарья Гармоненко 
