Ирина Шевеленко. Литературный путь Цветаевой: Идеология - поэтика - идентичность автора в контексте эпохи. - М.: Новое литературное обозрение, 2002, 464 с.
Иосиф Бродский называл Цветаеву главным поэтом русского XX века. Его друг и московский собрат по перу покойный Андрей Яковлевич Сергеев считал, что во всякой литературе должен быть один великий классик и один великий не-класссик. В его русском случае это Пушкин и Пастернак. В случае Аверинцева - несомненно, Пушкин и Мандельштам. Но "безумных сих певцов новейшая Орда", если воспользоваться прогностическим выражением Баратынского, этими именами не ограничивается. Да и в них ли дело? Протеже Бродского отмечена огромным числом страстных почитателей, Домом-музеем и пелагическим горизонтом обстоятельнейших работ. Но цветаевской биографии Шевеленко не суждено затеряться в этом сонме обожания. Более того, это первый по-настоящему сделанный и выверенный временем литературный путь поэта.
Судьба поэта конгруэнтна эпохе, но не обусловливается ею. Но даже эта соразмерность времени делает Цветаеву исключительной в мире русского модернизма. Цветаева возникла в литературе, как "из-под арбатской мостовой" (по словам Д.Святополк-Мирского). Она начинает литературную карьеру экстравагантно дилетантски и потому выигрывает в тесноте стихового ряда крупнейших фигур начала прошлого века. Потом еще более вызывающе не печатается в тот период, когда ее продукция ближе всего сходится с магистральной линией русской поэзии. Возвращается она, наконец осознав себя литератором-профессионалом и давая новую жизнь в своем творчестве отработавшим свое символистским мифам.
На каждом этапе ее самосознание реализуется как выбор по возможности маргинальной позиции, которая становится источником пафоса и творческой свободы. И, конечно, глубочайшей оригинальности. Ответ Цветаевой на революцию 1917 года - на фоне всеобщего энтузиастического и слепого приятия - столь же своеобразен: она отказывается от любого разговора на эту тему и страшно выигрывает, получая поразительной силы творческий импульс. И это в то время, когда большинство писавших, говоривших и думавших о революции видели ее как вещь совершенно объективную, над- и внеличностную, когда каждый надеялся, что она ему что-то даст, или боялся, что она его чего-то лишит, но они повально не думали о себе (как говорит Пятигорский, они думали, что кто-то будет убивать кого-то, но им и в голову не приходило, что это они будут убивать и их будут убивать).
Цветаева принципиально - за автономность искусства, более того, за автономность самого художника (это не Мандельштам со своей сталинской одой, не возлюбленный Пастернак со своим инфантильным телефонным разговором с вождем, тут - вообще ни слова об Иосифе Виссарионовиче). Цветаева была на редкость аполитична. Вся ее энергия уходила на конструирование и удержание этой культурной ниши: поэта - частного человека. И все это на уровне сверхидеи как элементарного самоощущения.
"Все твое богобочество - бой за одиночество", - сказала она о своем Черте. Час ее богоборчества пробил именно тогда, когда надежды на восстановление спасительного одиночества уже не осталось. И при всей обиднейшей непоправимости ее самоубийства она этот бой выиграла.
Аверинцев как-то обмолвился о "свойственном Цветаевой отсутствии склонности к юмору". Сильно сказано. Слегка не соответствует, правда, автооценке: "Улыбнись в мое окно, / Иль к ШУТАМ меня причисли...", но поэтам в юности свойственны ошибки самоидентификации. И тут подоспела книга Ирины Шевеленко, которая и может быть прочитана под таким неожиданным углом - "выявлением отсутствия". Монография очень серьезная, никак не может проходить по разряду клакеров, которыми нынче населены комические шоу: чтобы зритель не перепутал места смеха, ему на полях ставят нотабене гомерическим хохотом. Академический труд Шевеленко можно определить только тяжеловесными эпитетами - он добротен, крепко скроен и сшит, цветаевский путь скрупулезно выверен и широко развернут. Никаких заигрываний с читателем, никаких ужимок и подмигиваний. Крепко сбитая наука, достойная учителей (книга посвящена памяти Зары Григорьевны Минц). Но в ее насыщенных архивной пылью страницах есть непредвиденная адвокатура - трагический поэт Марина Цветаева склонна к юмору.
Андрей Мельников 
Иван Родин 
