Судьба «Теории Филофея»

Наследие старца Филофея оказалось востребованным в XIX веке.  Изображение с сайта www.monasterium.ru

Послания «Филофеева цикла» были взяты на вооружение в XVII веке противниками никоновских реформ и поддержавшего их царя Алексея Михайловича. Старообрядцы использовали идеи псковского старца как доказательство того, что современное им государство – Новый Рим – не защитник православия, а царство антихриста, которое, согласно церковной традиции, должно наступить в «последние времена». Именно этим объясняется появление в XVII–XIX веках значительного количества списков произведений, приписываемых Филофею и происходивших из старообрядческой среды. В качестве доказательства своей правоты сторонники протопопа Аввакума ссылались, помимо всего прочего, и на новый герб России – двуглавого орла. Как уже говорилось, этот образ, скорее всего, восходит к библейской апокалиптической Третьей книге Ездры. В ней рассказывается о пророческом видении иудейского священника, вернувшегося из вавилонского плена. Ему приснился сон, в котором лев обличал трехглавого орла:

Ты судил землю не по правде; ты утеснял кротких, обижал миролюбивых, любил лжецов, разорял жилища тех, которые приносили пользу, и разрушал стены тех, которые не делали тебе вреда. И взошла ко Всевышнему обида твоя, и гордыня твоя – к Крепкому. И воззрел Всевышний на времена гордыни, и вот, они кончились, и исполнилась мера злодейств ее. Поэтому исчезни ты, орел, с страшными крыльями твоими, с гнусными перьями твоими, со злыми головами твоими, с жестокими когтями твоими и со всем негодным телом твоим, чтобы отдохнула вся земля и освободилась от твоего насилия, и надеялась на суд и милосердие своего Создателя (3 Езд 11: 41–46).

Причем центральная, самая большая голова орла во время разговора со львом «внезапно исчезла» и «оставались две головы, которые  царствовали на земле и над ее обитателями» (3 Езд 11: 33–34). Таким образом, орел Ездры мог изображаться с невидимой третьей головой: как двуглавый. Косвенно об этом свидетельствуют государственная печать самого Ивана IV, на которой присутствует одна большая корона между головами орла. Смысл этого видения был объяснен Ездре так:

орел, которого ты видел  есть царство, показанное в видении Даниилу  А что ты видел три головы покоящиеся, это означает, что в последние дни царства Всевышний воздвигнет три царства и покорит им многие другие, и они будут владычествовать над землею и обитателями ее с большим утеснением, нежели все прежде бывшие; поэтому они и названы головами орла, ибо они-то довершат беззакония его и положат конец ему  Лев, которого ты видел поднявшимся из леса и рыкающим, говорящим к орлу и обличающим его в неправдах его всеми словами его, которые ты слышал, это – Помазанник, сохраненный Всевышним к концу против них и нечестий их, который обличит их и представит пред ними притеснения их. Он поставит их на суд живых и, обличив их, накажет их (3 Езд 12: 10–33).

Сам ветхозаветный образ трехглавого орла мог восприниматься неоднозначно (как и связанная с ним «теория» Третьего царства). Мало того, даже в одной и той же социальной среде его интерпретация могла серьезно изменяться. «Промосковский» или, напротив, «антимосковский» характер этого символа не мог быть задан изначально. Его смысловое наполнение должно исследоваться специально в каждом конкретном упоминании. В нашем случае, однако, ясно: третье – последнее – царство оказывается вовсе не идеальным. Напротив, оно греховно и должно «довершить беззакония». И с этими беззакониями необходимо покончить, чтобы обрести спасение, когда придет Спаситель. Иначе оно вполне может стать царством Антихриста. Способы преодоления греховности мира, приближающегося к своему неминуемому концу, – а времени уже почти не осталось – и предлагает Филофей.

После очередного предсказанного, но так и не состоявшегося конца света мысль о Третьем Риме, если и не была забыта, то, во всяком случае, отошла на второй план. Она вновь станет актуальной для Российского государства только в начале XVIII века. Обращение к «теории» Филофея позволило Ю.М. Лотману и Б.А. Успенскому по-новому взглянуть на некоторые аспекты строительства Санкт-Петербурга и перенесения в него столицы будущей империи. При этом находят объяснение многие детали, казавшиеся прежде случайными.

Столица Российской империи задумывалась как северный Рим.  Вид Исаакиевского собора в лесах. Цветной рисунок 1840-х гг. на основе черно-белого рисунка Огюста Монферрана

При этом идея Третьего Рима утрачивает свое прежнее, преимущественно религиозное (как это было у Филофея) содержание. В ней теперь видят прежде всего имперскую составляющую.

* * *

Как видим, крайне лаконичная формулировка Филофея о Третьем Риме породила в Новое и Новейшее время множество трактовок и историографических мифологем. Исследователями она была превращена в едва ли не вселенскую теорию. Как писал Н.И. Ульянов,

мотив третьего Рима подхватили поэты, публицисты, религиозные мыслители, и в результате несколько строчек из послания Филофея обросли пышной легендой, корни которой уходят не в эпоху Василия III, а в идейный и политический климат царствования Александра II. В наши дни когда говорят о третьем Риме, то имеют в виду обычно образ, созданный в XIX веке, приписывая его Филофею.

Поэтому псковский старец – действительно «книжник, которому суждено было сыграть ключевую роль». Но не «в развитии русской средневековой политической мысли», как считает А.В. Кореневский, а в политической мысли и жизни России XIX–XX веков.

Самого же Филофея и его ближайших последователей волновали совсем иные вопросы. Они использовали давно уже существующее в православном христианстве представление о трех царствах, которые завершат земную историю человечества. Центр последнего из них, Римского («Ромейского», как называл его Филофей), по причине богоотступничества переходил из одной столицы богоспасаемого мира в другую и, наконец, обосновался в новом, Российском царстве – последнем прибежище и защитнике правой веры. Близящийся конец света требовал немедленного пресечения любых нарушений христианских норм  Все это я написал, много и горько рыдая, и сам я, окаянный, полон грехов, но боюсь и молчать»). По словам Н.И. Ульянова, «единственная гордыня Филофея – это праведность православной веры, поставленной у него выше всех других исповеданий».

Герб Санкт-Петербурга перекликается с гербом Ватикана: перекрещенные якоря соответствуют перекрещенным ключам святого Петра.  Фото РИА Новости

При этом… сам Филофей ни разу не употребил формулировку: «Москва – Третий Рим». Да и никаких «теорий» он не создавал. Это будет приписано ему гораздо позднее, исследователями второй половины XIX – XX столетия.

Параллельно с посланиями старца Филофея в допетровской книжности XVI–XVII веков появлялось множество текстов, так или иначе упоминавших «светлую Русь», Богопросвященную землю Русскую», «святую и великую Росию», «землю Святорускую» и, наконец, «Святую Русь», населенную «крестьянами» (собственно христианами). (Этим словом, постепенно вытеснившим прежнее, смерды с 30–40-х годов XV века начинают называть низшее податное население Руси независимо от вероисповедания.) Идея эта впоследствии была подхвачена не только «интеллектуальной элитой», но и массовым сознанием, что, в частности, нашло отображение в духовных стихах. Еще в 1912 году такую преемственность подметил Николай Иванович Ефимов (1889–1933?), подчеркнувший, что древнерусские книжники, «несомненно, думали, что Русь занимает в путях Промысла место древнего «народа Божия». По его мнению, из этого «в перспективе обещала слепиться доктрина богоизбранничества «святой Руси» и действительно слепилась». При этом «исключительное положение Руси в христианстве они истолковали в пользу высшего провиденциального назначения ее, грандиозного религиозно-исторического призвания, богоизбрания и мессианства, сузив понятие вселенской церкви до тесных географических пределов церкви русской, поместной» (Русь – новый Израиль: Теократическая идеология своеземного православия в до-Петровской письменности; курсив Н.И. Ефимова). В XVII веке и последующие столетия представление о «Святой Руси» становится общим местом в русском фольклоре. Однако особую роль этой идее суждено сыграть в будущем.

Основную славу произведения Филофея и его преемников получили во второй половине XIX века. Они впервые были опубликованы в 60-х годах XIX века. В годы правления Александра II (1855–1881) они стали рассматриваться в качестве своеобразной моральной компенсации за поражение Российской империи в Крымской войне 1853–1856 годов. Вскоре, в 80-х годах того же века, послания «Филофеева цикла» стали, как справедливо подметила Е.В. Тимошина, идеологической основой решения внешнеполитических задач. Они воспринимались как подтверждение «исторического права России быть преемницей павшей в 1453 году Византии» и соответственно оправдывали борьбу за освобождение балканских народов от турецкого владычества, решение проблемы черноморских проливов и ставили на повестку дня завоевание – «возвращение», по словам выдающегося поэта и дипломата Федора Ивановича Тютчева (1803–1873), – Константинополя. Правда, и в таком виде концепция Третьего Рима вызывала различные толкования.

Скажем, если русский историк Николай Федорович Каптерев (1847–1917) обращал внимание на ее религиозный аспект, что давало, по его мнению, право России считаться представительницей и защитницей «всего вселенского православия», то византинист Федор Иванович Успенский (1845–1928) сосредоточился на ее политическом содержании, считая, что Филофею «первому принадлежит честь ясно формулировать с русской точки зрения провиденциальную миссию России в Восточном вопросе» и тем самым принимать на себя ответственность за судьбы порабощенных турками православных славянских народов. Близких точек зрения придерживались историк русского права Михаил Александрович Дьяконов (1855–1919) и Ф.И. Тютчев. В то же время религиозный философ Владимир Сергеевич Соловьев (1853–1900) подчеркивал, что, будучи преемницей Византии, Россия унаследовала от нее прежде всего отрицательные черты, обусловившие гибель Второго Рима: «языческую идею абсолютного государства», полностью подчинившего себе Церковь. По его мнению, религиозная миссия России как Третьего Рима должна была заключаться в создании условий для религиозного примирения Востока и Запада.

Другой русский религиозный философ, Николай Александрович Бердяев (1874–1948), усматривал в идее Третьего Рима «империалистический соблазн», осуществившийся в полной мере в советской России:

Третий Рим представлялся как проявление царского могущества, мощи государства  Русский народ не осуществил своей мессианской идеи о Москве как Третьем Риме  Вместо Третьего Рима в России удалось осуществить Третий Интернационал, и на Третий Интернационал перешли многие черты Третьего Рима  На Западе очень плохо понимают, что Третий Интернационал есть  русская национальная идея. Это есть трансформация русского мессианизма.

…Против подобного понимания произведений «Филофеева цикла» решительно выступил Н.И. Ульянов. Он подчеркивал: «Музыка Филофея» меньше всего походила на марш Буденного». По его мнению, психологическая атмосфера, в которой появились послания Филофея, была весьма далека «от какого бы то ни было империализма и национальной гордыни». Тогда представление о Третьем Риме лишь избавляло жителей Московии от апокалиптического страха.

Тем не менее Д.С. Лихачев настаивал на том, что «теория» Филофея давала «историческое обоснование прав Москвы на первенствующее положение в мире» и открывала перед московскими правителями «блестящее марево всемирной власти».