"Я" и тело

Может быть, нас уже нет, а есть безжизненные объекты.
Сальвадор Дали. Эскиз декорации к «Сентиментальной беседе». Сент-Питерсберг, Флорида. Музей Сальвадора Дали

«Я» отрывалось от физического тела весь прошлый век, еле держалось на ниточке, но теперь оторвалось. Не обязательно, как пуговица, пало или закатилось – оно и летать может, порывом ветра его сносит к горизонту, а планомерным усилием оно строит лестницу, ведущую в небо. Сорваться тоже легко.

«Я на мобильном», – говорю. Физическое мое тело, может, пасется на альпийских лугах или загорает в другом полушарии – я разговариваю с Москвой так, будто мы с абонентом сидим рядом. «Абонент» было первым словом, уменьшившим Землю, люди стянулись в один голосовой пучок. Особенно когда пуповину отсекли – телефонный шнур, привязка к месту осталась лишь у физического тела, «я» – кочевник. На встречи физических тел времени стало не хватать (в XIX веке, кажется, только и делали, что общались, будто сутки были раза в три длиннее), зато я регулярно читаю в ЖЖ «ленту друзей», обмениваюсь комментариями. Виртуальные друзья, прижившиеся англицизмом «френды», – это те, близкие и дальние, знакомые и незнакомые, с кем я состою в диалоге. Тело не состоит, а «я» состоит. Совсем уж ничего материального: ни голоса, ни почерка, ни бумажки, запечатлевающей буквы. «Ты где?» – «в ЖЖ».

Тело, возможно, разлеглось на диване, едет в метро – у тела своя жизнь, невидимая, дискретная (изредка «я» что-нибудь о нем сообщит), мифическая («я» транслирует его публике так, что тела представляются игрушечными – винни-пух там, барби, золушка, терминатор), у «я» – своя. «Я» в ЖЖ – реально, что бы оно о себе ни сообщало, оно – видимо, потому одними любимо, другими нет. Видимо, несмотря на то что многие «я» не говорят от первого лица, ставя ссылки на других. Но и в самом отборе «я» явственно. В тело же можно только верить: один представляет свою тушку завсегдатаем тренажерных залов, другой – мешком страждущих органов: печень колет, сердце ноет, то как зверь оно завоет.

Отделенное от «я» тело – не то чтобы кукла, бредущая сзади на поводке. Тело – вроде часового механизма, скрытого за циферблатом, который, как всякий механизм, тем более дешевый, не вечен. Дорогое тело не всякому по карману, не всякому и по интересам. Но некоторые владельцы тела полируют его маслами, тонируют в солярии, водят на массажи, одевают с тщанием, вживляют золотые нити, перешивают у хирургов – кто для придания этому своему носителю долговечности, а кто еще и торгует телом. Не в смысле проституции – для работы на телевидении, например. У спортсменов и танцовщиков «я» и есть тело. У писателей и ученых тела как бы нет вовсе. Но подарочная упаковка всегда желательна, не в газетку ж «я» заворачивать. По древнеримской поговорке ассоциация остается: mens sana in corpore sano. Mens по-латыни – это не «я» и не «дух», как в переводе, а разум. В здоровом теле – здоровый разум. Что, разумеется, неправда. Поговорку эту любят актуализировать авторитарные режимы: удаляя с поля «нездоровый» разум, стараются убрать с глаз долой и «нездоровые» тела. Не только инвалидов; нацисты, например, ликвидируют тела, не похожие на их собственные.

Привычная для нашего мира пара – «душа и тело». Говорю не о душе, поскольку она секретна, а о «я», которое коммуникативно. Оно – целая инфраструктура вокруг (или внутри) души. Единство формы и содержания, тела и души означало одно: впереди – века приблизительно такой же жизни. Когда переплыть океан, проскакать десятки тысяч верст на лошади – уникальная жизненная эпопея. Самолет отменил «единство места», основу классицизма. Телефон отделил голос от тела, сотовая связь – и от места, магнитофон – от времени. Почерк – примета и доказательство уникальности «я» – исчез вовсе. Когда надо заполнить от руки какую-нибудь анкету – прямо мука, как курица лапой, будто картину рисуешь не умеючи – буквами, как мазками. Значит ли это, что и «я» скукожилось, индивидуальность растворилась? В определенном смысле – да. С тех пор как все оказались в общедоступном информационном пространстве. «Я считаю┘», «я думаю┘» – открой интернет и узнай, сколько людей подумало то же самое до тебя. Дума черпающих из первоисточников – ценнее. Интернет вывел новую породу письменной речи: коротко, обоснованно, со ссылкой – не просто «я считаю┘». Речь сжалась, стала речкой там, где был океан. Фотография тоже сыграла роль – невозможно читать многабукафф того, что можно увидеть за секунду. Все это касается скорее сети, чем бумажных текстов. В бумажном ты – на острове. Можешь изобретать велосипед, взывать, как спирит, к великим прошлого и полностью игнорировать сегодняшний день. А день этот – трансформатор высокого напряжения, точка бифуркации. Цивилизация, с которой мы себя идентифицируем, трансформируется, невольно подводя итоги. Бесконечно читаешь о конце света, апокалипсисе – это и есть переживание трансформации. Так ведь не бывает, чтоб что-то случалось «в одно прекрасное утро», просто не все обращают внимание на процесс.

Можно заметить, что язык писателей и поэтов становится все менее индивидуальным, прихотливость читается как помеха восприятию, она как бы от «тела», а не от «я». Скажем, величественная поза Ахматовой в стихах («я научила женщин говорить») – это определенная поза тела, накачивающая «я» пафосом, как силиконом. У Цветаевой обратное – оголенный нерв, вопль, ставший для многих «своим». Сегодня экстатичность скорее отталкивает, поскольку забивает суть. Я утрирую, но «протокол», фиксирующий реальность, внутреннюю или внешнюю, востребован более всего. Поза не информативна, а жаждут информации, которую поди вылови в инфопотопе. «Я», очищенное от всех наслоений, считывает лучше.

Но вот какое подозрение: не потому ли исчезли динозавры, что их тела оказались вдруг слишком громоздки? Может, они и сами стали это чувствовать? Не слишком ли громоздки наши в сравнении с почти бесплотной электроникой?