Ни одной приличной пивной

Михаил Кольцов, 1938. Иллюстрация из книги

Автор книги о Кольцове – Михаил Ефимов, его племянник, сын его брата, советского художника Бориса Ефимова. Подписывался тот «Бор. Ефимов», и Кольцов подписывался «Мих. Кольцов». Да и на обложке читаем сейчас: «Мих. Ефимов». Советская манера, что с ней поделать. Начинает Ефимов свою книгу небольшой главкой «Вместо вступления». Там два документа. Первый: «Киев, 1904 года декабря 30 дня. Дано сие свидетельство в том, что в метрической книге еврейского населения г. Киева за тысяча восемьсот девяносто восьмой (1898) год ч. 1 о родившихся, мужской графы, под № 310, значится следующая запись: «Мая тридцать первого дня, в г. Киеве от отца мещанина Минской губернии Игуменского уезда м. Смиловичи Хаима Мовшова Фридлянда и матери Рохли Шеваховны Хахман родился сын и наречен именем Мойсей»…» И второй: «Приговор о расстреле Кольцова Михаила Ефимовича приведен в исполнение 2 февраля 1940 г.»

А вот из главы «Писатель в газете» (точнее о Кольцове, кстати, и не сказать): «Все исследователи творчества Кольцова едины в том, что вершиной его литературного мастерства стал «Испанский дневник». Это произведение, созданное под свежими впечатлениями участия в Гражданской войне на Пиренеях, хотя по форме и является собранием дневниковых записей, но по существу – великолепный образец художественной прозы. В истории советской литературы трудно вспомнить еще один случай, когда бы в главном печатном органе правящей партии – газете «Правда» – появилась бы рецензия на книгу за подписями двух ведущих писателей страны – Алексея Толстого и Александра Фадеева (…) Эта рецензия появилась в газете «Правда» 4 ноября 1938 года. Через месяц и девять дней автор книги был арестован, а ее набор рассыпан…» Советская манера, что с ней поделать.

Жизнь и судьба Михаила Кольцова – авантюрны в высшей степени. Репортер и газетчик, фельетонист из разряда тех, кого ноги кормят. Ему обязательно надо было видеть, обязательно участвовать. Советская власть его породила, дала ему все, о чем можно мечтать, она же его и убила. Что с ней поделать? Кольцов верил ей, думал, что с ней можно договориться, что если обвинения очевидно абсурдны, то суд обратит внимание на абсурдность. С чего бы, товарищ Кольцов? Почему машина подавления должна быть хоть капельку разумна? Машина подавления она и есть машина подавления. Она и при царе была такой, она и сейчас не лучше. Ей плевать на абсурдность обвинений. Решила посадить – посадит. Попал в лапы – не уйдешь. Дыма без огня не бывает, лес рубят, щепки летят, эффективный менеджмент решает все. Любая власть – от Бога.

Михаил Ефимов. Он был «слишком прыток».  Жизнь и казнь Михаила Кольцова.  – М.: Худож. лит., 2013. – 744 с.

А мы все верим и верим в разум. Все участвуем в научных дискуссиях на тему «Может ли машина подавления мыслить?». Не может, товарищи, не надейтесь. Из протокола «закрытого судебного заседания военной коллегии Верхсуда СССР»: «Подсудимый ответил, что виновным себя не признает ни в одном из пунктов предъявленных ему обвинений. Все предъявленные ему обвинения им самим вымышлены в течение пятимесячных избиений и издевательств над ним и изложены собственноручно (…) Все эти обстоятельства можно проверить, и материалы не подтвердятся. Взять хотя бы то, что якобы его родной брат ФРИДЛЯНДЕР – троцкист расстрелян. У него никогда брата-троцкиста по фамилии ФРИДЛЯНДЕР не было. Его единственный брат Борис ЕФИМОВ не троцкист и не расстрелян…»

Ага, можно проверить. Будут они еще проверять. Никто и никогда ничего проверять не будет. Расстрелять-то все равно проще. Кстати, немного о нашем времени, о 60-х и 90-х годах прошлого века, о 60-х годах позапрошлого и других «вегетарианских временах». Машина подавления никуда не девалась, жандармы были те же, палачи оставались палачами, но ведь и палачам нужен послеобеденный отдых. Так что даже если машина подавления спит, она все равно не дремлет.

Но всех сожрать она тоже не может. Вот и ездит по странам и континентам главный советский журналист Михаил Кольцов. Пишет, ну скажем, о том, как «…один инженер побывал на острове Челекен в Каспийском море и обнаружил там месторождение озокерита (…) Не успел инженер договорить своих слов, «как из-под земли возьми и выскочи целый готовый трест с председателем и членами правления, с секретарями, машинистками, инженерами – со всем, что полагается. И даже с красивым названием – «Туркменцероз». Избрал себе трест местожительством… Москву, хотя принадлежал он к Туркменскому совету народного хозяйства». Почему Москва, – спрашивает Кольцов, – а не столица Туркменистана – Ашхабад?

– Странное дело! В Ашхабаде нет ни одной даже приличной пивной, а в Москве негритянская опера из Парижа гастролирует…»

А вот приезжает Кольцов в Сочи, пишет статью «На Советской Ривьере». Все в восторге. «Но, находясь в Сочи, Кольцов узнает, что где-то здесь лежит парализованный юноша – участник Гражданской войны, – который пишет роман. Он не без труда разыскал его. Звали юношу – Николай Островский».

А вот он сочиняет в эмигрантскую газету «Возрождение» якобы письмо. Об ужасах жизни в СССР. Газета «письмо» печатает. После чего выходит фельетон Кольцова и выясняется, что «если прочесть первую букву каждого пятого слова письма, получается нечто вроде лозунга, которым украсила свой номер 3102 сама редакция «Возрождения»: НАША БЕЛОБАНДИТСКАЯ ГАЗЕТА ПЕЧАТАЕТ ВСЯКУЮ КЛЕВЕТУ ОБ СССР».

Борис Ефимов. Братский шарж. Иллюстрация из книги

Но есть и другие истории. Немецкая коммунистка Мария Остен и Михаил Кольцов приезжают в Саарскую область, знакомятся с семьей местного коммуниста Лосте. Предлагают десятилетнему сыну хозяина посетить Советский Союз. Везут мальчика в Москву, он посещает Кремль, пионерский лагерь, смотрит фильм «Чапаев», знакомится с Буденным, Мария Остен пишет книгу «Губерт в стране чудес». Так и хочется сказать: Губерт Губерт в стране чудес, – но я отвлекся. Пионера Губерта знает вся Страна Советов, а 13 января 1935 года в Сааре проходит плебисцит, область присоединяют к фашистской Германии. Пионер Губерт остается в Москве. В 1941 году его вместе с другими немцами отправляют в Караганду. «В 1947 году его арестовывают по обвинению в краже пшеницы, и в мае 1948 года Народный суд Тельманского района (какая злая ирония судьбы – его, сына немецкого коммуниста, осудили в районе, носившем имя руководителя немецкой компартии, казненного фашистами!) приговорили к пяти годам лишения свободы. В 1950 году, находясь в заключении в ИТЛ «Р», он был вторично осужден лагерным судом на семь лет якобы за попытку взорвать деревенскую водокачку». Страна чудес, не иначе. В «оттепель» Губерт пытается уехать из СССР к матери и сестре. Начинается новая свистопляска на высшем партийном уровне. Его уговаривают остаться, мать приезжает к нему, и вскоре бывший пионер умирает от неудачной операции по удалению аппендицита. Советской власти крупно повезло.

А всем прочим участникам сказки – нет. Кольцов уговаривал Марию Остен оставаться в Париже, но она, узнав об аресте журналиста, все же приехала в Советский Союз. Пионер Губерт не пустил ее домой, его подруга кричала, что они не желают ничего общего иметь с врагами народа, и «на второй день после нападения фашистской Германии на СССР – 24 июня 1941 года – Марию Остен арестовали в ее гостиничном номере № 538». Расстреляли ее в 1942 году.

И еще одно, напоследок. Лучше бы книжка о Кольцове вышла при советской власти, тогда нормально работал институт редактуры. А сейчас получилось не очень хорошо. Почти треть книги составляют примечания. Только перед нами не примечания, а биографический указатель, что ли. Только имена (хотя попадаются и названия, скажем, изданий) расположены не по алфавиту, а, как, собственно, примечания, по страницам. Что более чем неудобно, лучше бы его сократить (убрать тех, кто вполне известен и так, например, Муссолини), зато снабдить книгу настоящими примечаниями, а биографии расположить по алфавиту.