Не спи, а то замерзнешь

Вот закрылось «Второе дыхание», ну а третьего нам не дано. Фото Евгения Лесина

Название книги мне не понравилось. Больше похоже на подзаголовок. Хотя точно отражает суть. Но ведь отражать суть как раз и должен подзаголовок. Зато аннотация внятная: «…взгляд народного поэта на Болотную площадь, Бирюлево, Навального, приморских партизан и другие сюжеты российской истории последних лет».

Слово «народный» здесь употреблено, конечно, не в смысле «заслуженный и народный», а в смысле: я не из ваших (грустный взгляд в одну сторону), но и не ваших тоже (еще более грустный – в другую), мне бы тут где-нибудь тихо и мирно в уголочке. Выпить и закусить. Тихо и мирно не получается, зато нравится и вашим, и «вашим тоже». И не нравится – причем часто весьма активно не нравится – и вашим, и «вашим тоже». Меня подобная реакция на Всеволода Емелина всегда удивляла: стихи же. Не нравится – не читай, наплевать и забыть. Нет, надо обязательно «бороться», искоренять. Говорить очевидное, а потому пошлое – раз «борются», значит, признают, раз искореняют, значит, боятся – не буду. Зачем говорить пошлое и очевидное? Да и делить в «поэтическом цеху» все равно нам давно уже нечего и некому. Премии? Ну да, выпить и закусить. Так мы и без них, без премий – выпьем и закусим. И с премиями – тоже.

А книжка получилась хорошая. И в ней и в самом деле стихи про Бирюлево, про майдан, про Манежную и Болотную, к 60-летию смерти Сталина, памяти Березовского и Ким Чен Ира, на отставку Суркова и т.д.

Короче, про нас про всех, какие, к черту, волки.

Интересное дело. Посмотрите на финалы стихотворений Емелина. Там частенько отсыл к классике того или иного времени и уровня, совершенно неожиданный, кстати, отсыл. Да, Емелин весь пронизан реминисценциями и раскавыченными цитатами. Но обратите внимание и на финалы:

…И мы на рельсы рядом ляжем,

Как эта Анна у Толстого.

Под беспощадные колеса

И под скрипящие рессоры

Я лягу, словно знак вопроса,

И ляжешь ты с немым 

укором.

Убита славою непрошеной,

Несбывшегося ожидая,

В цветном платке, на косы

брошенном,

Красивая и молодая.

Угадали, Блок. А вот тоже знаменитое, даже автора не буду называть:

Не спи же, дальнобойщик,

Таких, как ты, с утра

Болотная ждет площадь,

Поклонная гора.

Не спи, а то замерзнешь

В Торжке или Клину.

Ты вечности заложник

У времени в плену.

А ведь и верно. Не спи, а то замерзнешь.

Художничек.

Кстати, первая строчка здесь знаете какая? «Идут белые снеги». Только у Емелина неверное ударение в другом слове. Точно написал в Интернете Иван Зубковский: «Сколько помню Севу, его всегда пытались исправлять...» Из лучших, естественно, побуждений. Выкладывает Емелин в блоге свежий текст, и сразу комментарии: в последней строчке у вас лишний слог; царапнуло слово «Йозев», может, лучше было «Ося»? И так далее.

Всеволод Емелин на церемонии вручения премии «Нонконформизм-2013». Фото Арины Салевич (НГ-фото)

Люди хотят поэту добра. Как большинство советских редакторов. Но Емелин при большевиках не печатался. И все его сбои ритма давно уже стали узнаваемы, все его неверные ударения – их ждешь уже. Стиль. То есть человек.

Впрочем, я отвлекся от финалов. Ну, вот еще один: «Плывут в расширенных очах/ Цветные тени./ Ох, сколько денег у Собчак,/ Ох, сколько денег…» Не знаю, как вам, я мне здесь явно видится Александр Галич: «Эко денег у него, эко денег!»

У Емелина вообще много от Галича. Просто Емелина в отличие от Галича в СССР не печатали. Галич отделял сатиру от лирики. А Емелин не отделяет. Саша Черный тоже часто не отделял, и у него были не сатира и лирика, а сатиры и лирика. И у Емелина – не сатира и не лирика, а сатиры и лирика. Но он не часто, а всегда их друг от друга не отделяет. Галич насквозь, от начала и до конца, советский поэт – сатирик и лирик. У Емелина советского – только жизнь и судьба, пионерский галстук, Москва и ее подворотни. Еще образование. Сейчас-то какое образование? ЕГЭ.

А что до финалов…

Емелин пишет баллады. Тексты часто сюжетные, а потому редко короткие. Значит, важен финал. Вот, например, как кончается «Первомайское»:

Стоит прекрасная погода,

На небе солнце светит ясно.

День солидарности народа

С разнокалиберным 

начальством.

Здесь человек так вольно 

дышит,

У всех улыбки на лице,

И зоркий снайпер смотрит 

с крыши

На нас в оптический прицел.

Всеволод Емелин. Политшансон.  – М.: Фаланстер, Ил-music, 2014. – 160 с.

Никто ни в кого не стреляет. Однако все равно зябко. А вот, скажем, «На площади Манежной-1» (следующее стихотворение называется «На площади Манежной-2»). В середине, разумеется, вот что: «И вечный бой! Вот по Рублевке мчится/ Их караван./ Встал на Манежной площади столицы/ Лебяжий стан». А кончается так: «Как дать отпор неведомой угрозе,/ Ответа нет./ И Русь летит в горящем бензовозе/ На красный свет».

К слову, вспоминается Высоцкий: «Летела жизнь в плохом автомобиле/ И вылетала с выхлопом в трубу». Кстати, вы помните, о чем песня? Я напомню: «Воспоминанья только потревожь я –/ Всегда одно: «На помощь! Караул!..»/ Вот бьют чеченов немцы из Поволжья,/ А место битвы – город Барнаул». Ну да, та же Манежка, только много лет назад, в другой жизни, в другой стране. Все было, все уже много раз было, все течет, ничего не меняется.

А скрытые цитаты у Емелина – они, конечно, повсюду. В соседних же строчках у него «и вечный бой», и «лебяжий стан». Весь Серебряный век, господа. Ну, Блока всякий наизусть знает, а Марину Цветаеву и ее стихи из «Лебединого стана» напомню:

Из строгого, стройного храма

Ты вышла на визг площадей...

– Свобода! – Прекрасная Дама

Маркизов и русских князей.

Свершается страшная 

спевка –

Обедня еще впереди!

– Свобода! – Гулящая девка

На шалой солдатской груди!

Скажете, случайное совпадение. Нет, товарищи, случайностей нет. И Манежная тут, и Болотная.

Он не обязан, кстати, цитировать сознательно, к чему? Все равно оно само вылезет. А вот прием такой как раз и спасает поэзию. От стихотворного фельетона, от рифмованной публицистики. Когда он именно прием. А когда не прием – он и есть одна только поэзия.

А уж где тут что – судите сами. Мое дело кое-что процитировать.

Цветаева (ее можно понять, у нее уже 18-й год) кричит: «И рыщет ветер, рыщет по степи:/ – Россия! – Мученица! – С миром – спи!»

У нас, напомню, пока только – только? – 14-й год, потому Емелин просто спрашивает:

Как же это все могло 

случиться?

Кто теперь развеет нашу 

грусть?

Дай ответ, страна моя 

вдовица.

Не дает ответа Русь.

Уже вдовица. Стихотворение, между прочим, называется «На смерть Березовского-2» (есть, как нетрудно догадаться, и «На смерть Березовского-1»): «За окном на улице московской/ Мартовский мороз./ В Лондоне скончался Березовский,/ Демон моих грез (…) Интеллект могучий, взгляд открытый,/ Двухметровый рост./ Перед ним чеченские бандиты/ Поджимали хвост (…) Смолоду бывал и я в ударе/ Под шафе,/ Но меня никто ведь не удавит/ На шарфе...»

Вот и хорошо.

И не надо, знаете ли, на шарфе, не надо греческих трагедий, шекспировских страстей. Лучше тут где-нибудь тихо и мирно в уголочке посидеть или постоять. Выпить и закусить, и без всяких там премий. В рюмочной, например. Как там у Емелина, в стихотворении, посвященном памяти рюмочной «Второе дыхание»?

Что сказать москвичам 

на прощанье,

Погружаясь на склизкое дно?

Вот закрыли «Второе 

дыхание»,

Ну а третьего нам не дано.

Рюмочную «Второе дыхание», признаться, вскоре после закрытия все же открыли (что не мешает в любой момент ее снова закрыть), а вот действительно культовые – еще советские – кафетерий «Аист» (у памятника Кириллу и Мефодию) и рюмочную «Пивной бар» (между пл. Революции и Никольской) на днях закрыли и, боюсь, навсегда.

А вы что хотели?

Не дает ответа Русь.