Жизнь Ника Кейва, рассказанная им самим

Ник Кейв – истинный людоед в черном костюме. Кадр из фильма

Ник Кейв, патлатый и грустный, смешной и инфернальный, с безвольным, провисшим, почти недвижимым подбородком, с безумно, кажется, к самим глазам вздернутым носом и загробным голосом – истинный людоед в черном костюме. Как сам он признается: с костью в носу. И вот своим грубым загробным голосом он говорит: знаете, как создаются песни? Все дело в контрастах. Помещаешь ребенка в пустую комнату – одного. И засовываешь к нему – не знаю – сумасшедшего монгола с мечом. Смотришь, что будет. А потом впускаешь к ним клоуна на велосипеде. И: «Если ничего не меняется – ты убиваешь клоуна».

«20 000 дней на Земле» – задача. Причем похлеще объяснения сингулярности. И тут и там главное – не впасть в банальности. Но если вопросы физики подразумевают ответы более или менее объективные, то с произведениями искусства много сложнее. (Хотя, пожалуй, теория черных дыр – то еще искусство.).Документальный фильм о музыканте и писателе, австралийце, переехавшем поначалу в Англию, но сложившемся в Германии (а затем вернувшемся на прохладный остров в Брайтон), – Нике Кейве – этот фильм, подобно сингулярности, таит в себе изначальную обманку. Это не документальное кино в общепринятом смысле.

В нем нет событий, использующихся как документ. Пресловутые бумажки, истории, основа – это сам Кейв, пропущенный по кадру через призму своих воспоминаний, сопровождающихся закадровыми монологами. Это такое типичное роуд-муви с нуарными оттенками: мрачный герой, сложное прошлое, размышления о смыслах, семье, женщинах. Несколько избитые фразы а-ля Эдгар Аллан По или, что хуже, Говард Лавкрафт. Но говорить об этом всем как о чистопородном игровом кино язык не повернется.

Все-таки сценарий условен. Появляющийся в кадре психоаналитик-фрейдист вроде как действительно беседовал с Кейвом. С другой стороны – приезжает рок-кумир к своему главному приятелю Уоррену Эллису. Тот говорит ему: я твоим детям подарки привез из Франции. Отдает фейерверки, говорит: смотри, чтобы пальцы берегли. Проходит время, Кейв уезжает, выходит из дверей – фейерверки забывает у Эллиса. Зачем они вообще были нужны?

С одной стороны, условность, подходящая только для документального кино: герой мог вынести вещи за кадром, а для нас зафиксировали только момент выхода. С другой стороны, когда имеешь дело с псевдодокументалистикой, этот момент представляется более сложным на уровне ощущений – чувствуешь некий дискомфорт, словно про фейерверки забыл сценарист. И тем хуже задача, которую ставит Кейв, являющийся помимо главного героя фильма как раз одним из авторов сценария. По сути, речь идет о смысле критики как таковой. Ты (этот герой появляется чуть ли не с самого начала), отчаявшись, вынужден включить себе песню в стиле Doors – слушать и безнадежно подпевать, глядя в синее стекло пустой бутылки из-под вина: Brother, my cup is empty/ And I haven't got a penny/ For to buy no more whiskey/ I have to go home.

«20 000 дней на Земле» – цельное и законченное произведение с фарфоровой картинкой, предназначенное исключительно для зрителя, не только фаната или простого любителя Кейва; в принципе любой более или менее интересующийся современной культурой человек мог бы сидеть в зале. А вот критик тут в принципе не нужен. Суть шаблонной киножурналистики – пара абзацев про сюжет, немножко размышлений, каплю сравнений: «В этих кадрах проглядываются аллюзии на южнокорейское кино с его цветастостью». Одна крылатая фраза. На две времени не хватит. Белинский переворачивается в гробу. Варево готово к употреблению. Чистый яд.

Этот фокус неловкого посредничества на документальное (также с приставкой «псевдо») кино не действует. Что забавно: именно этот фокус проделывает сам Кейв, выступающий эдаким посредником-мистификатором. Все, что я пишу, – это не реальные вещи, а их отражения; то, о чем я пою, – мир, где бог действительно существует, где есть насилие, красота и боль. И есть чудовища. Как в тех монологах Раста Коула из «Настоящего детектива». Южная готика, потоки сознания, femme fatale Кайли Миноуг, материализующаяся на заднем сиденье катящего в ночь «Ягуара». Воспоминания о смешных и не очень любовях, о первой женщине, о невыносимой легкости бытия и об отце.

«Когда отец умер...» – говорит Кейв, и на глазах его наворачиваются слезы. «Перерыв?» – спрашивает фрейдист. «Да», – говоришь ты, потому что в каком-то смысле и сам готов прослезиться, несмотря на живого отца. Придумано? Вероятно. Сыграно? Возможно. Важно ли это? Абсолютно нет.

	Ник Кейв по-своему работает с публикой.	Фото с официальной страницы Ника Кейва в социальной сети Facebook

Ты принимаешь правила игры – садишься перед экраном, не рассчитывая на истину, правду, неловкие подробности и признания в духе Rolling Stones – нам по-настоящему сорвало крышу, когда из нас сделали преступников. Или: я недоволен людьми из поколения, руководящего нами. Роллинги кажутся глуповатой гаражной панк-группой, влюбленной в себя и полностью интеллектуально проигрывающей на фоне изысканных умолчаний Кейва, по сути, создающего мифологию вокруг собственной личности. Но делает он это настолько гротескно («В конце XX века я перестал быть человеком»), что поневоле начинаешь улыбаться.

Мифология рок-н-ролльщика обильно приправлена всевозможными историями – смешными и страшными. Но среди этой мешанины тем из разделенного стеной Берлина, раскадровки концерта с писающим на сцене поклонником, среди дневников погоды, монолога про секс-символов эпох и жену Сюзи, среди всего этого самые важные темы – боги и монстры. Еще чуть-чуть, и Кейв, кажется, начнет цитировать Ницше с его «Если долго всматриваться в бездну»… Спасал ли его Бог в моменты падений? Неужели ты думал, что он скажет...

Ты был верующим – и ты ходил в церковь. После чего шел на улицу к драг-дилерам, покупал товар, закидывался дома – и отдыхал. Так продолжалось до тех пор, пока ты не встретил Сюзи. И она сказала тебе: так нельзя, парень, ты угробишь себя! Пауза, и она продолжила: бросай ходить в церковь! 

Согласно популярной нынче теории, зритель/читатель/слушатель – главный соавтор любого произведения. Кстати говоря, теории, активно продвигаемой в свое время другим мастером мистификаций – литературных – Умберто Эко (прием из разряда: «Я нашел книгу, чей автор утверждает, будто сам нашел книгу, которую некогда написал один монах, ссылающийся на другого монаха»). Ник Кейв и сам близок литературе – недаром написал «И узре ослица Ангела Божия» и «Смерть Банни Монро», а также сценарий – помимо прочих – к недавнему «Самому пьяному округу в мире». Но если литературы тут, учитывая формат, не так уж много, то музыки – хоть отбавляй.

Причем песни более чем органично вплетены в ткань самого кадра – они не выделяются, служа лишь для усиления эмоционального эффекта.Казуса мюзикла с его «Ну вот зачем он запел, так же хорошо все было…» нет и в помине. Хотя порой складывается впечатление, что фильм мог бы служить отличной рекламной площадкой для последнего альбома группы Кейва Bad Seeds под названием Push the Sky Away.

Вот музыкант в очередной раз признается в своей чудовищности, а затем мило поет песню с детишками. А вот иронизирует, говоря что-то вроде «И почему мне никто раньше не сказал, что эта вещь должна быть покороче – вот сейчас я безбожно вырезаю все лишнее», а потом тянет минут семь-восемь что-то печальное и заунывное. Воистину чудовище.

Действие логично подходит к финалу-концерту. А ты приходишь к мысли, что «20 000 дней на Земле» – невероятно удобное кино. Можно даже сказать, приятное. Универсальное. Возраст? Моя мама балдеет от Red Right Hand. Самолюбование? Мы все такие. Кейв честен в своем желании всех обдурить. Но есть и момент действительной, чистой искренности: кадры из концерта, где он неловко работает с публикой: прикладывает к сердцу руку фанатки, глуповато танцует, а потом улыбается Эллису. И ты видишь: какие милые старички у него в группе, как сам он весел и ненавязчив. Это, пожалуй, один из главных плюсов фильма – его можно смотреть и не из-за Кейва, а просто как образец добротного кино о музыканте.

Мультиэкранная вставка в самом начале фильма, фиксирующая главные моменты из жизни Ника Кейва – школа, странные прически, Элвис, тот же Берлин. Под занавес – эпичное выступление, в которое вкраплены кадры из многих-многих предыдущих. По размаху и накалу – ничуть не хуже битвы каких-нибудь супергероев. Говоришь, чудовища и боги? Ад написания материала сменяется преображением на сцене: по словам отца Кейва – в ангела; сам он, наверное, считает, что в Бога; но уж точно – в кого-то еще. Помните эти странные телодвижения, напоминающие танцы Гарри Поттера и Гермионы Грейнджер в предпоследней части поттерианы под песню O Children? Многие из нас только по ним и знают Кейва – да еще и по той его песне с Кайли Миноуг Where the Wild Roses Grow. «20 000 дней на Земле» – это не признание, не исповедь, не фиксация прожитых лет, не биография, не метафоры, не рассуждение о человеке и боге. И это не просто смесь мифологии, втесненной в моменты жизни. Это, наверное, три очень важные вещи. Первая: что рок-н-ролл жив, несмотря на старость его исполнителей. Вторая: что на одного из этих исполнителей мы не очень-то обращали внимание, а стоило бы. Третья: что ты и я – мы танцуем не хуже, чем этот кумир молодежи.