За два года до чеченской войны

Война в окрестностях Владикавказа. Фото Владимира Сварцевича(НГ-фото)

Композиция работает на эффект неожиданности. Только что ничего не происходило, жарились котлеты, шли ворчливые разговоры про бардак в армии, в стране, кто-то лечил горячим песком поясницу, кто-то мечтал об умопомрачительных глазах нового одноклассника - и вдруг первый, еще слабо различимый сигнал тревоги: возвращающегося домой офицера едва не забивают до смерти вырвавшиеся откуда-то из темноты подростки.

Дальше - больше. На ноги поднята вся часть: ночью ингушские экстремисты попытались захватить несколько сел и даже сам Владикавказ ради создания собственной Ингушской республики. С этого момента мирная жизнь остается прекрасным воспоминанием. Навсегда утраченным прошлым. Настоящее (и, возможно, будущее) целиком принадлежит войне. Крови. Страху. Ужасу. Смерти.

Война в "Обломке Вавилонской башни" предстает в виде бредовой нелепости, когда никто не может объяснить ни себе, ни окружающим, за что и почему одни убивают других, а потом защитники других приходят и убивают первых. И если идентифицирующие себя по признаку национальной принадлежности могут сослаться хотя бы на причиненные им противной стороной обиды и утеснения, то военные, люди без национальности, воспринимают происходящее как кошмарный сон, самовольно подменивший собой реальность. Ожидавшие противника из-за границы, они так до конца и не могут представить себе, кого и от кого должны защищать.

Сталкиваясь со зверствами то одной, то другой стороны, выслушивая отчаянные и озлобленные слова обоих терзающих друг друга народов, стоящая между ними армия становится самой виноватой и ненавидимой силой, точно магнит притягивающей к себе ярость обезумевших (часто от рухнувшего на них горя) людей.

И если у этих людей есть хотя бы воля к мести, то у солдат - только растерянность, страх, тоска и безволие. Тем более парализует приказ применять оружие только в случае прямой угрозы жизни. А поди пойми, есть эта прямая угроза или нет, когда весь воздух пропитан вибрирующей ненавистью и когда она всюду - невидимая, неочевидная, когда пуля прилетает из темноты и очертания врага неразличимы.

И потому выдвинутый для охраны будущей границы новой Ингушской республики отряд без боя сдает оружие налетевшему из Чечни кортежу с генералом Дудаевым во главе. Жертв нет (кроме единственного раненного в живот офицера, попытавшегося оказать сопротивление). Все здесь уверены в своей правоте и праве диктовать условия. Все, кроме русских. "Русские, уходите, вы здесь только мешаете", - так говорят ингуши, осетины, генерал Дудаев.

Они бы и ушли (хотя и не русские - армия забирает любых). Да кто ж их отпустит? Провинившихся переводят в "тыл" (как будто здесь может быть тыл) - охранять ингушских беженцев. За оградой импровизированного лагеря беснуются осетины, чьих родных держат в заложниках ингуши. Офицер, избитый в начале повести, пытается утихомирить страсти, каждую минуту готовые вспыхнуть новой волной погромов и смертоубийства. Повествование подходит к логической развязке. Велосипедная спица, скользнувшая по ребру и оттого лишь пропоровшая бок в прологе, со второй попытки вонзается точно в то место, куда не сумела проникнуть с первой.

Сердце, нанизанное на спицу, дернувшись в последний раз, останавливается. Мука бессмыслицы для офицера Российской армии, полурусского-полугрузина Георгия Чихория позади. До начала чеченской войны остается два года. Сколько остается до войны в Дагестане - при желании можно высчитать самостоятельно.

Вопрос в том, сколько войн остается до мира?