Мария Дмитревская Несколько спектаклей последнего российского сезона возвращают надежду в существование режиссуры как авторской профессии. На нескольких российских фестивалях возникли спектакли режиссеров, которые одновременно видят, слышат, понимают, чувствуют и делают спектакли мирового класса. Таковы в первую очередь «Двойное непостоянство» Дмитрия Чернякова в Новосибирске и «Наваждение Катерины» Алексея Песегова в Минусинске. На самом деле они эстетически близки, а отличается лишь тем, что Черняков изыскан по-европейски, а изысканность Песегова очень почвенна, «незаемна».
«Наваждение Катерины» втягивает в воронку и испытывает «рапидными» ритмами тяжелого и страстного сна-наваждения. Здесь нет оперной злодейки Катерины Львовны Измайловой (Львовны!), а есть тоненькая, грациозная девочка (Екатерина Соколова точь-в-точь по лесковскому описанию – хрупкая, с иссиня черными волосами). Она зажигает лампадку и словно во сне совершает все убийства. Помните ощущение сна – ног не оторвать от земли? В речи этой Катерины – такая же медлительность, слов не оторвать от какой-то неведомой внутренней почвы, их держит могучая сила темного земного притяжения. Лесковский текст явлен в особом протяженном говорении, в растянутых гласных, и руки по-балетному изящно и тоже протяженно скользят в воздухе...
Спектакль Песегова на редкость лаконичен, строг, оттого каждая деталь заметна. Серые заборы усадьбы (Минусинск? Мценск?). Второй этаж – балкон купчихи Измайловой. Вот стоит она наверху с платком в руках и тихо перебирает тонкими пальцами его края. А внизу – приказчик Сергей, точно так же медленно перебирающий край картуза┘ В синхронном долгом движении – начало истории, немой сговор ритмов┘
Или вот. «Ты меня так целуй, чтоб вот с этой яблони, что над нами, молодой цвет на землю посыпался!» – велит Катерина Сергею. И на нее, запрокинувшую голову, под ликующую музыку действительно падают легкие, прозрачные белые хлопья. Трагическая рифма возникнет во втором, каторжном, акте: Сергей станет воровски, медленно стягивать с Катерины синие шерстяные чулки (для Сонетки, для Сонетки), – а ей, лежащей с запрокинутым лицом на досках, почудится, что это – вернувшаяся ласка, и под громовые аккорды посыплется на нее яблоневый цвет любви┘ Наваждение.
Любовь Катерины и Сергея – ритмичная плясовая, и с каждым новым свиданием (влез на балкон – встал утром – слез – выломал доску, ушел – снова влез...) она убыстряет ход. Музыка становится внутренним эмоциональным ритмом героев, а темп их жизни остается неизменным, «мценским». Так же лениво перекидывает Сергей ногу на балкон, так же спокойно зажигает Катерина свечу и откидывает руку на перила┘ А страсть – где-то там, под водой жизни. Музыка – как сердце, которое учащенно стучит в момент волнения, когда ноги замедляют ход┘
Греша перед Богом, страшно и бестрепетно греша, – Катерина каждый раз зажигает лампаду, и это делает историю еще более жуткой, вязкой, глубоко отечественной, темной. Как будто заглядываешь в старый колодец, а там нет дна┘ Это спектакль недолюдей, их недочувств, недоверы и долгого зрительского послечувствования.
Но в спектакле А.Песегова тьма отступает перед изысканной красотой спектакля, а погубительница многих жизней Катерина Измайлова странным образом вызывает у нас сочувствие. Потому что любила, потому что оказалась преданной (в обоих значениях этого слова).
На самом деле это очень внятный и по сути (по лесковской сути) очень религиозный спектакль.
Надо всем, вверху – маленькая икона Божьей матери, переворачивающаяся на мельничных крыльях, падающая ликом вниз всякий раз, когда Катерина совершает очередное убийство┘ Во втором акте (путь на каторгу) Богоматерь чуть видна, но уже очень высоко: она оставила это пространство без себя, и оно обречено на холод безбожия.
Главная мораль истории проста – не прелюбодействуй и не убий. Песегов недаром назвал спектакль «Наваждение┘». Он не только начинается сценой венчания Катерины с Зиновием. Он тем же и заканчивается. Уже утонув вместе с Сонеткой, медленно опустившись на реальное «дно», в голубой квадрат сценического «аквариума», – Катерина снова оказывается перед венцом. И снова из темноты тускло выступает лицо, она оборачивается – Сергей! И непонятно – было ли, не было? Венчают, как известно, на вечную жизнь перед Богом. Может быть, все случившееся – наваждение, искушение, пришедшее в момент венчания, предостережение?
