Андрей Хрипин В рождественском вокальном изобилии безусловным лидером был, конечно же, Дмитрий Хворостовский, побивший все рекорды – четыре официальных концерта менее чем за две недели: с Гергиевым и Нетребко в память жертв Беслана, впервые с "Виртуозами Москвы" вместо оркестра Орбеляна, со Спиваковым и НФО в новогоднюю ночь, а также впервые с Ивари Илья вместо Михаила Аркадьева в качестве пианиста в камерном рецитале из запетых и более свежих вещей (Дюпарк). После сухого пайка былых времен столь редкостная щедрость нашего самого популярного наряду с Басковым и Казарновской оперного "дива" может показаться странной. Но только на первый взгляд. Фантасмагорическая реальность классического шоу-бизнеса, живо описанная в бестселлере Нормана Лебрехта "Кто убил классическую музыку", вплотную подошла и к нашим берегам – Россия оказалась не так бедна, как хочет казаться, если топ-фигуры классики одна за другим приезжают сюда петь и играть за гонорары, часто превышающие европейские нормы. Чтобы променять праздничное застолье на Хворостовского в Доме музыки, надо было заплатить до 100 тыс. руб. (за лучшие места) – абсолютный ценовой рекорд в области классики (да и не только) в РФ. На концерт старинных арий в консерватории цены были меньше, но, несмотря на полный аншлаг, благородные стены, видавшие и не такие виды, наверное, не могли прийти в себя от изумления, смешанного с восторгом и стыдом. И нам кажется, что после всего сказанного разбирать в сотый раз хворостовское мастерство исполнения как-то неловко. Согласитесь, ведь если нормальные люди, кому Хворостовский действительно нужен, не могут на него попасть живьем и обречены слушать его на CD и по ТВ, то что-то действительно прогнило в организации нашей концертной жизни. И это действительно сегодня гамлетовский вопрос ребром: сколько стоит мастерство высшей пробы и сколько нам за него платить? Самый простой вариант – не платить и не иметь – не кажется лучшим.
Из двух других событий шумных VIP-концертов не случилось по разным причинам. Лучшего россиниевского тенора нашего времени Хуана Диего Флореса отечественная богатая публика знать не знает (хоть рекламируй, хоть нет), чтобы жаждать раскошелиться на него (вот и был полупустой зал; кстати, общее место – все, что связано с заоблачными ценами, происходит именно в Доме музыки). Русский же рецитал британской умницы и интеллектуалки, сопрано Джоан Роджерс, устроенный филармонией в Зале Чайковского, VIP-концертом быть не хотел и не мог – наша протокольная VIP-публика не выдержала бы и трех тактов "Детской" Мусоргского или "Эха поэта" Бриттена.
Роджерс – не столь типичная фигура в вокальном конвейере: не только камерная певица, но и достаточно высокопоставленная оперная артистка (ярлык "звезда" как-то не для нее) со своими принципами, избегающая Верди с Пуччини, но поющая и записывающая с лучшими дирижерами Перселла, Моцарта и Берлиоза. Это был идеальный образец культурного концерта. Камерный лидерабенд, начисто лишенный душка престижности и пены в виде ажиотажа по поводу цен и гонораров. Экс-филолог, поклонница русского языка и романса Роджерс приехала в Россию, чтобы дать нам возможность вглядеться в порой заезженную музыку ("То было раннею весной", "Средь шумного бала", "Маргаритки") как бы ее глазами со стороны и увидеть в знакомом новый лимит неизведанного. Не часто приходится нам наслаждаться такой тонкой музыкальностью, таким осмысленным словом и точностью вокальной интонации – зачастую русские певцы трактуют русский романс лишь с позиции силы звука. Не часто можно заслушаться нашими концертмейстерами – а удивительную звукопись Роджера Виньолеса хотелось слушать еще и еще. Невольно возникала мысль, что тот же Хворостовский на Западе дает подобные же по такту и культуре камерные концерты (раньше давал и в отечестве, свиридовские, например) – просто нынешние устроители его гастролей в России с нескрываемым цинизмом превращают их в коммерческие VIP-шоу с совсем другим привкусом, подавая певца в ореоле поп-идола. Правда, какие времена и нравы, такие и концерты ("пипл хавает", как говорил незабвенный Богдан Титомир). Так что "тихое" выступление Джоан Роджерс было, как Вифлеемская звезда, светлым исключением в нашей трескучей гастрольной VIP-череде.
Волею судеб мне довелось присутствовать в августе 1996 года на той самой "Матильде ди Шабран" на Россиниевском фестивале в Пезаро, с которой начался Флорес, экстренно заменив заболевшего Брюса Форда ("НГ" от 04.10.96). Когда на сцене в роли рыцаря Коррадино Железное Сердце появился стройный и чернокудрый 23-летний красавчик-перуанец со сладкой киновнешностью (в духе, скажем, Альмадовара), то, несмотря на трогательную неопытность и сковывающее волнение, всем сразу стало ясно – вот он, таинственный миг рождения звезды. Это было время, когда на смену старшему поколению россиниевских певцов приходило племя младое, незнакомое. Прощалась с оперой Мэрилин Хорн, но уже вовсю начинало греметь имя Чечилии Бартоли, а такие тенора из числа законодателей моды, как Роквелл Блэйк или Крис Меррит, все чаще стали разочаровывать фанов.
Что такое россиниевский певец? Это прежде всего шампанское. Это удовольствие не для ума и не для сердца, а ради удовольствия – наслаждение от захватывающего дух преодоления земного тяготения, когда голос отрывается и парит. Россиниевский певец необязательно должен иметь самый красивый на свете тембр, но голос этот должен быть, как говорят, без костей и иметь невероятную ртутную подвижность. Флорес, эта Бартоли в штанах, казалось, с самого начала владел всеми секретами стиля. С такими талантами и внешностью он в момент дебютировал в "Ла Скала", прочно пополнив когорту любимцев Мути. Далее – везде и во всех идущих ныне операх Россини. Старая мудрая "Декка" взяла его в число своих новых эксклюзивных артистов, выпустив уже три хорошо расходящихся белькантовых "блокбастера". Еще лучше, что Флорес доехал до России, что называется, тепленьким – в самом зените своей вокальной силы.
На неизбежной пресс-конференции Флорес (в отличие от ядерной Бартоли – раз уж сравнили) проявил себя огорчительно бесцветно (правда, у любого певца на сей счет всегда есть естественное оправдание – он призван петь, а не блистать интеллектом): отвечал односложно, как будто опасаясь выйти за рамки официального имиджа, оболочка искусственного человека никак не позволяла рассмотреть внутренний эмоциональный мир.
Впрочем, и на концерте Флорес никого не впустил внутрь – мы ничего о нем не узнали, кроме того, что уже знали: тенор с верхами, красавец, захватывающий виртуоз. Тем и отличается он от Трех теноров или Куры, у которых что в жизни, что на сцене – душа нараспашку, а публике дарят себя без остатка. В этом плане Флорес – артист расчетливый и рациональный. На арену МДМ вышел порядком возмужавший, но отнюдь не энергичный латинский мачо, каким его рисовали в рекламе, а по-прежнему мягкий и трогательно скованный принц из оперной сказки. Болеее певец, нежели актер. А все та же напряженность на сцене, возможно, объясняется тем предельным самоконтролем, которого требует фиоритурно "извращенная", близкая к паганиниевской виртуозности музыка Россини.
Наибольший зрительский успех выпал на долю головокружительного аттракциона из "Дочери полка" Доницетти с девятью верхними "до" и популярных хитов вроде романса Неморино. Но самый драгоценный Флорес был, конечно же, в ариях из "Семирамиды", "Золушки" и "Севильского цирюльника" (финальная ария Альмавивы с кабалеттой, впоследствии ставшей материалом для рондо Золушки) – тут он и творил свои невероятные колоратурные чудеса. На территории Россини он действительно царь и бог. Но стоит ему шагнуть в сторону от своего исконного брио – к Доницетти или даже Беллини, где, кроме некоторого драматизма, требуются широкое дыхание и красивая кантилена, – как царь теряет свою корону, а божественный блеск тускнеет. Тембр оказывается слишком бедным, чтобы покрыть собой всю бесконечность беллиниевских мелодий или неизмеримую красоту Una furtiva lagrima. Для песенки Герцога не хватает харизмы, данной богом, допустим, Паваротти, а в бисовой "Гранаде" голос попросту тонет в бушующих оркестровых волнах. Флореса мы, как, наверное, и весь мир, совершенно справедливо любим за Россини, и будет жаль, если в погоне за коммерческим успехом (а в современном мире вполне очевидно, что успех мегазвезды приносит успех еще сотням людей, его агентам, фирме etc.) певца вынудили бы к стандартному стадионному репертуару теноровых шоу или к чувствительной лирике Андреа Бочелли.
