Марина Гайкович
Героев Достоевского и не узнать.
Фото предоставлено пресс-службой театра
В Государственной опере Унтер-ден-Линден прошла премьера оперы Прокофьева «Игрок» в постановке Дмитрия Чернякова. Получилось здорово.
Через несколько месяцев после двух берлинских спектаклей эту оперу увидят в миланском Ла Скала: «Игрок» – копродукция двух театров, за музыкальную часть которых отвечает маэстро Даниэль Баренбойм.
Итак, «Игрок». Наследник «Пиковой дамы» с еще большим вгрызанием в психологическую подоплеку героев, как того, впрочем, и следовало ожидать от пары Прокофьев–Достоевский. Углубленное, шаг за шагом, исследование поступков и мотиваций персонажей и ставит во главу угла Черняков. Шаг за шагом – словно кадр за кадром – вслед за общественным открывается зрителю личное пространство героев. Декорация выстроена в длину. В центре – лобби дорогого отеля, в европейском понимании, без мрамора и позолоты, напротив – холодные интерьеры в голубых тонах, приглушенный свет, белые кожаные диваны, элегантный декор, самое яркое пятно которого – бегающие огоньки игровых автоматов в четвертом акте.
Время от времени это помещение медленно отъезжает в сторону, открывая номера каждого из постояльцев – место, где можно снять маску, не боясь быть замеченным. Русского в оформлении вообще нет, скорее – немецкое. Сознательно или нет, но Черняков одел своих персонажей так, как одевается большинство даже не европейцев, а именно немцев – шарфы, повязанные петлей, кроссовки, широкие штаны и ветровка с капюшоном (Алексей) и узкие, непременно чуть укороченные брюки у женщин (Полина). Разве что Бабуленька явилась в норковой шубе, так ей положено – она-то как раз в несуществующий Рулетенбург из России прибыла. Никаких признаков близкой смерти. Сверкает бриллиантами, в окружении свиты телохранителей в костюмах и темных очках (по всем правилам хорошего тона последние питаются йогуртами), катящих увесистые серые чемоданы с нарядами и деньгами, очевидно.
Но русским духом тут все равно, как говорится, пахнет – только русские способны устроить светопреставление в общественном месте, что обязательно привлечет внимание общественности. Другие постояльцы отеля, беспечно проводившие время за чашечкой кофе, не стесняясь, во все глаза наблюдают разыгрываемую драму. А наши славные герои чудо как хороши. Каждый преследует свои – непременно корыстные – интересы и в конце концов уже даже не может «держать лицо» согласно своему статусу. Генерал, отчитавший Алексея за поведение, недостойное его общества, в конце концов, уже не стесняясь статуса и положения, рвется в комнату Бабуленьки – с развязанным галстуком и рубашкой, не заправленной в брюки, с растрепанными волосами, которые еще недавно он пытался уложить так, чтобы не была видна лысина. А живот он, имея виды на молоденькую Бланш, отчаянно пытался скрыть под корсетом. Не помогло – разнаряженная кукла уплыла к более успешному постояльцу, а Генералу осталось высказывать свои обиды плюшевому медведю, единственной вещице, напоминающей о бывшей невесте.
Изображающая из себя женщину-вамп с деловой хваткой Полина в своем личном пространстве становится совершенно безвольным существом, которого можно «поиметь» всеми способами – Маркиз заставляет ее написать записку Алексею, а потом удовлетворяет свои мужские желания. Полина, уже не способная сопротивляться тому, что ее просто используют, остается с каменным лицом и даже не выпускает из рук шариковой ручки. Как только дело с Бабуленькой расстроилось, соблазнитель исчез, «благородно» отписав часть долга Генерала Полине. А та выплеснула горечь своей обиды на Алексея... Маленький человек, завидующий обладателям векселей и акций, пусть и находящихся на грани разорения, от отчаяния он начинает идиотничать. Да так, движимый идеей «рулетка – знак судьбы», увлекается, что сходит с ума. Но в своих кривляньях он хотя бы честен (но недостаточно, чтобы вовремя остановиться), поэтому прозорливая Бабуленька выбирает его в компаньоны. Честен он и в любви к Полине – денежки-то, лихорадочно выигранные, совершенно бескорыстно ей отдал. А она – не оценила, «бедная, но гордая», бросила ему в лицо. Остается одно – в безумном отчаянии плясать русского. Занавес.
Неоспоримое достоинство Чернякова как режиссера заключается в редком умении продумывать мелочи. Чего стоит, например, сцена Генерала с медведем или тонкие репризы вроде Бабуленьки, в предвкушении игры начинающей, как конфетти, разбрасывать леденцы в разноцветных фантиках из стоящей перед ней вазы, Алексея, который, стоя на игорном столе, вытряхивает содержимое кейсов с жетонами... Но самое потрясающее – это его способность работать с актерами. Вокалисты, кажется, начинают и правда жить образами своих героев.
Музыкальная часть спектакля превзошла самые смелые ожидания. Даниэль Баренбойм, в отличие от неудачи с Чайковским в Зальцбурге, с Прокофьевым поладил, насытив отдельные фрагменты партитуры самой настоящей достоевщиной, проникнув в самые темные и не самые приятные уголки человеческого подсознания. Что касается заглавных партий, то вопреки обыкновению делать ставку на Алексея, в этой постановке каждый персонаж был предельно хорош: Миша Дидык (Алексей) едва не потерялся в превосходной компании баса из Мариинки Владимира Огновенко (Генерал) и Кристины Ополайс из Риги (Полина), Бабуленька в исполнении польской певицы Стефании Точиски не вязалась с представлениями о роли второго плана, точно так же как и местный тенор Штефан Рюгамер (Маркиз) или Сильвия де ля Муэла (Бланш), Виктор Руд (мистер Астлей) и большой хоровой ансамбль Государственной оперы.
Берлин–Москва
