Толпа как двигатель трагедии

На пороге дома Лариных – Хрюша и Каркуша. Фото Станислава Левшина предоставлено пресс-службой Михайловского театра

Михайловский театр, собрав урожай «Золотых масок» (три, в том числе за лучший спектакль) за «Евгения Онегина» в постановке Андрия Жолдака, представил очередную интерпретацию оперы Чайковского, ее авторы – режиссер Василий Бархатов, художник Зиновий Марголин и дирижер Василий Петренко. 

Маленький домик с застекленной террасой стоит на берегу широкой реки. Резной буфет, немецкое пианино, круглый стол. Пара старых чемоданов – Ларина (Анастасия Виноградова-Заболотская) и няня убирают вещи на зиму, заботливо набивают туфли бумагой, щедро сдабривают шали апельсиновыми корками. Девочки в доме поют романс. Мы уже познакомились с мечтательной Татьяной, она в увертюре гуляет по крутому берегу реки, резвая Ольга, бросив велосипед, кинулась за пианино. Каждая из них взяла что-то от матери. Хотя привычка и заменила счастие, она до сих пор скучает по своему романтическому прошлому, овеянному сентиментальными романами Ричардсона (к неудовольствию няни), это унаследовала старшая; врожденное кокетство и готовность примириться с ситуацией – младшая. Так что Татьяна в этой семье не белая ворона, отнюдь. Против интроверта сестры и мамы бунтует Ольга (Ирина Шишкова), отчаянно восклицая: «Я не способна к грусти томной!!!»

Впрочем, режиссер не останавливается на рассмотрении психологического портрета одной семьи, лирические сцены он пытается превратить в народную драму, почти как у Мусоргского. Два крестьянских хора в первой картине доводят  Татьяну (и зрителей тоже) до исступления, она в ужасе закрывает уши руками, зажмуривается – только бы не видеть и не слышать эту животную толпу. Праздник урожая превращается в балаган: и вот уже кто-то бьет копытом. «Баран», «свинья» упорно пытаются пробить головой стекло веранды, а один товарищ справляет малую нужду – прямо на Татьяну. Все-таки в вопросе массовых сцен Бархатов остается верен себе, каждый раз придумывая все более и более безумные выходки, какой спектакль ни возьми. Сюда же – бородатый мсье Трике в женском платье (привет победительнице «Евровидения»), да и женский хор в третьей картине, где Онегину приходится лавировать между барышнями в исподнем. 

После этого балагана, правда, довольно странно слышать реплику Татьяны «Как я люблю под звуки песен этих мечтами уноситься…». Более веская роль у хора во втором действии. Народные гулянья на Татьянин день, с игрой в снежки, катанием на санях (под вальс), возведением красивого снеговика, кончаются для одного из героев фатально. Разгоряченная толпа подзуживает Ленского, в запале бросающего обвинения другу, неистово стучит в окна усадьбы, вопит и топает. Так что Онегин из желания защитить обитательниц дома, сжав кулаки, бросает жаждущим крови: «К услугам вашим я! Довольно – выслушал я вас: Безумны вы…» Выстрела здесь, конечно, нет, нет даже пистолетов, ружей, ножей и прочего оружия. Есть заведенная масса, которая бросает одного героя на другого, не дает обратного хода и в конце концов уже готова в гневе затоптать малодушного поэта. Онегин, бросившийся защитить друга, хватает того за пальто, но Ленский теряет равновесие и падает с обрыва... 

А вот в следующей картине, где как раз и развить бы с других позиций функцию «толпы» (снобизм высшего света), эта линия вдруг сникает. Не считая того, что Онегин, возвратившийся из дальних странствий, вдруг стал персоной нон грата. Его все узнают и даже приветственно хлопают по плечу – но вот присоединиться к фуршету (главные герои которого, конечно, супруги Гремины) никто не приглашает, он сам туда буквально вламывается. Как и в спектакле Дмитрия Чернякова, Гремин знает о чувствах Татьяны к Онегину. Здесь режиссер, кстати, делает отступление от партитуры (видимо, без этого ставить «Онегина» уже не модно), передавая одному персонажу реплику другого, так что диалог «На Лариной. – Татьяне? – Ты ей знаком?» превращается в монолог «На Лариной, Татьяне. Ты ей знаком!». А знаменитая ария баса из мечтательной превращается в назидательную, где генерал читает сопернику нотацию и словно предупреждает: «Руки прочь!» Впрочем, Гремин благородно дает Татьяне право объясниться (или даже сделать выбор, поскольку уходит она со своим чемоданом), терпеливо курит в сторонке, но когда дело заходит уже слишком далеко, вырывает жену из объятий Онегина и уводит. Надо сказать, что и сцена письма, и сцена объяснения режиссеру удались: там – героиня трепетная и страстная, полная иллюзорных надежд, здесь – полная печали и сострадания. Герой же, кстати, довольно аморфный, и, хотя Василий Бархатов в буклете подчеркивает, что во главе угла постановки – Онегин, рельефа роли он не придумывает, а на поклонах выпускает последней Асмик Григорян, свою музу. 

Григорян пела во всех трех премьерных спектаклях – видимо, режиссер никого другого в роли экзальтированной Татьяны не видит. Голос у нее, правда, резковат для русской оперы, но в героизме певице не откажешь: для молодой певицы три Татьяны подряд – предприятие рискованное, третий можно уже и не осилить, но Григорян довольно стабильна. Онегины, как писалось выше, вышли не слишком харизматичными, особенно Владислав Сулимский (который выглядит ровесником Гремина), но у него более мягкий, более теплый голос в сравнении с более простым и прямолинейным (но при этом сочным) баритоном Бориса Пинхасовича. Две приглашенные звезды выступили по-разному. Дмитрий Корчак, дебютировавший в Венской опере с Ленским в одном составе с Нетребко и Хворостовским, влюбил в себя слушателей, так что в кулуарах вспоминали и Лемешева, и Козловского. Справедливости ради отметим, что верхний регистр на форте у него пережат, но вот за роскошное пианиссимо в финале знаменитой арии сердце обозревателя «НГ» – его. А вот Айн Ангер (Гремин) ни в первый вечер, ни в последующие ничем особенным не поразил.

Василий Петренко пытается усилить лирическую ноту, даже в кульминационных фрагментах. Из несомненных его удач – интимные страницы в сцене письма (особенно «Кто – мой ангел ли хранитель?»), здесь же – гимническая кода (в это время  на сцене романтично льется дождь), легкий пружинящий вальс в сцене именин, очень тихая, напряженная, с предчувствием развязки, сцена дуэли и, наконец, стремительный, на грани срыва финал.  

Санкт-Петербург–Москва