Игорь Яркевич
На смену советской песне пришли барды и рокеры – например Борис Гребенщиков.
Фото Алисы Калининой
В советской песне есть все, что надо. Там все пропорционально и все в меру. Там есть необходимое количество иллюзий и разочарований, любви и ненависти, Азии и Европы, судьбы и рока, болезни и здоровья, счастья и горя. Если в советской песне чего-либо не хватает, то этого уже нет нигде в мире. Загадочную русскую душу надо изучать по советской песне. Ее не надо искать ни в православии, ни в русской литературе. Там все равно нет ответа на все ее загадки. А в советской песне есть. Когда советских людей вербовали в шпионы, то их вербовали не за деньги или какие-то другие блага. Деньгами советских людей купить было невозможно. Их вербовали идеальным исполнением советской песни.
Советская песня, конечно, реакционна и консервативна. Но не только. Она еще для своего времени и прогрессивна. Секса в Советском Союзе не было. Но все-таки было одно место в Советском Союзе, где секс отвоевал себе пространство. Это место – советская песня. Советская песня не только сексуальна, но даже и бисексуальна. В ней нашлось место и гомосексуализму, и лесбийской любви. Я могу доказать это на конкретных примерах.
Четыре самые знаменитые советские песни – «Подмосковные вечера», «Мурка», «Очи черные», «Дубинушка». Последние две не советские. Но ассоциируются с советскими.
«Мурка», хоть песня и культовая, но очень неприятная. Грубая песня. Манифест мужского шовинизма. Но «Мурка» неожиданно совпадает с русской литературой, где женщины тоже почти всегда погибают. Недалекая Мурка разделила судьбу и Анны Карениной, и Настасьи Филипповны.
«Дубинушка» – песня об оружии массового поражения. Об атомной бомбе. И еще о фаллосе, который поднимется и сметет всех врагов русского народа. В дубине русский народ видел одновременно и атомную бомбу, и фаллос. Поэтому народ обращается с ним бережно, как с атомной бомбой, и в то же время называет его ласково и трепетно: «дубинушка».
Наверное, раньше «Очи черные» звучали как гимн гетеросексуальной любви. Сейчас такое представить уже сложно. Сейчас это гимн гомосексуальной и лесбийской любви. Сейчас так страстно объясниться в любви могут только женщина к женщине или мужчина к мужчине.
Когда советская душа появилась на свет, перед ней открывались невиданные просторы и безграничные возможности. Именно от этого она запела. Но тогда еще не было советских песен. Советская душа от отчаянья пела и дореволюционные песни, и песни врагов, где советские слова, но музыка еще враждебная. Только через несколько лет после революции советская душа смогла найти адекватные ей советские слова и музыку.
Я люблю слушать песни первых лет советской эпохи. Во-первых, это полезно для здоровья. Во-вторых, они много дают для понимания нашего мира. По ним можно изучать природу садизма и садомазохизма. В-третьих, они очень красивые. Иногда, в минуты высшего счастья, я их даже пою. Но я пою их тихо. Чтобы никто не слышал. В наше время слишком много глупых людей, которые не смогут оценить всю силу и красоту советской песенной эстетики.
Вот они, мои любимые песни: «По долинам и по взгорьям», «Там вдали за рекой», «Мы красна кавалерия», «Дан приказ ему на Запад». Но я не могу их слушать долго. Это как наркотик. Или как опасная привычка. Можно заблудиться в их прекрасном хороводе и уже не возвратиться в реальность.
Песни первых пятилеток меня радуют меньше. Они слишком функциональны. В них много марша и оптимизма. В них не хватает традиционной русской тоски. Не хватает той щемящей интонации, которая заставляет выпить, забыть все дела, проснуться Бог знает где, утром снова выпить, снова забыть все дела, а потом, наконец, кое-как прийти в себя. Поэтому они немного раздражают. Песни первых пятилеток все-таки для какой-то другой страны. Не такой вялой и сонной, как Россия. В принципе они могли изменить русский характер. Но не изменили. Когда слышишь «Нас утро встречает прохладой» или «Широка страна моя родная», хочется быть первым среди равных и равным среди первых. Хочется быть бодрым и веселым. А это опасно. В России бодрых и работящих не любят.
Хотя среди этих песен есть очень хорошие. Например, «Катюша» или «Три танкиста». Они тоже бодрые, но в меру. В них есть место и грусти. Но не тяжелой грусти после литра водки, а светлой грусти после одной-двух рюмок. Умные люди и поют эти песни после одной-двух рюмок. А глупые их совсем не поют.
Военные песни я тоже люблю. Но пою их тихо-тихо. В них много секса; поэтому они слишком опасны.
После войны появилось много мирных песен. Им нет числа. Но самая лучшая из них «Подмосковные вечера». Там лирики не только на всю Москву и на Подмосковье. Там лирики на всю Вселенную. Если на Землю начнется вторжение инопланетян, то их нельзя будет остановить ничем, кроме «Подмосковных вечеров». Услышав «Подмосковные вечера», инопланетяне заплачут. Им станет стыдно, что они хотят уничтожить такую лиричную планету.
«Подмосковные вечера» могли быть гимном Советского Союза. Гимном России, кстати, тоже. Следующим гимном России наверняка будут «Подмосковные вечера». Они так же оптимистичны, но в отличие от нынешнего гимна более доступны. Их могут петь все, кто способен петь по-русски. И лучшие люди России, такие, как Достоевский или Ломоносов. И худшие, такие, как Берия или Чикатило. Их может петь и народ, и интеллигенция. А это главное достоинство гимна: чтобы его без всяких угрызений совести легко и спокойно могли петь все. Потому что «Подмосковные вечера» – песня про рай. Рай, доступный в итоге всем и каждому. Уютный, понятный, образцовый советский рай с такими же уютными и образцовыми вечерами.
Деградировала вся советская жизнь – а вместе с ней деградировала и советская песня. 70–80-е – это позор советской песни. Она уже не могла быть общей для народа и интеллигенции. За это советскую песню навсегда изгнали из подмосковного рая. Она пошла по кривой дорожке «Мурки». Она попала под влияние бардовской песни, а потом и вовсе западной рок-музыки. Без общих песен народ и интеллигенция разделились. Они по-разному переживали свое горе: закат советской песни. Народ от отчаяния попал под влияние дешевой советской эстрады. А интеллигенция решила, что она теперь интеллектуально выше и нравственно чище «Подмосковных вечеров» и что ей уже вроде бы неприлично петь «Подмосковные вечера». Это и было главной ошибкой интеллигенции. Интеллигенция запела блатные песни, бардов и рок, что только приблизило конец интеллигенции. Разучившись петь «Подмосковные вечера», она потеряла фундаментальную опору своего существования и главный свой интеллектуальный парус.
Конец советской песни страшнее, чем конец советской власти. Русские люди стали теперь заметно злее. Злыми они были и при советской власти. Но у них был верный способ релаксации и выхода агрессии – советская песня. Без советской песни злость русских людей увеличилась в геометрической прогрессии и может стать угрозой для мирной жизни граничащих с Россией стран. Без советской песни русские люди не находят себе места. Я думаю, что прежде всего от тоски по советской песне русские люди, не находя себе места на земле, не выдержали и опустились на подводный Северный полюс в Ледовитом океане.
Конец советской песни – опасный конец. Может закончиться история вообще. У нас уже никогда не будет песни, которую могли бы спеть все. А историю делают только такие песни.
