Олег Никифоров
Евтушенко загорался, когда начинал читать стихи, а со сцены исходила могучая энергия.
Фото Арсения Несходимова (НГ-фото)
Я никогда не писал стихи, но всегда уважал тех, кто их пишет, и, наверное, в глубине души завидовал им. Правда, я не любил официоз и с подозрением относился к стихам и их авторам, посвящающих свои произведения официально провозглашенным принципам, идеям, торжественным датам. Пафос был мне чужд. Я всегда подозревал таких стихотворцев в неискренности и практически всегда оказывался прав. И скорее всего поэтому я почти не читал стихов Евтушенко и никогда не слушал его самого.
Волею случая в начале мая я попал на вечер Евгения Евтушенко. Это произошло в Риге, куда я прилетел по приглашению женщины, которую знаю уже почти 20 лет и считаю скорее своим товарищем, чем «ведьмовским напитком», как о Женщине когда-то сказал другой поэт Валерий Брюсов. Однако именно эта неопределенность и создала то очарование вечера поэзии в рижском Доме Москвы, где почти 78-летний Евтушенко (78 лет ему исполнится летом), прилетевший из американского города Талса в штате Оклахома, выступил со своей новой стихотворной программой. Собственно говоря, это был монолог о себе, о своих стихах и о жизни. Это была попытка объяснить свои поступки и тот факт, что с 1991 года он живет в США в штате, как выразился Евтушенко, похожем по менталитету тамошних жителей на Сибирь, где он родился. Он был у власти и властью был любим, хотя и пытался доказать, что старался оставаться от нее независимым. Но в тот период времени, я знаю по себе, такая независимость носила чисто условный характер и была предназначена скорее для личного душевного покоя. Но он стал в последние горбачевские годы «демократом первой волны», а затем в год тяжелых испытаний, обрушившихся на Россию, покинул ее, как и многие из его круга. Но Евтушенко отказался от ордена ельцинской России, потому что по-своему понимал справедливость и не принимал войну в Чечне. И еще потому, что война в Чечне, несомненно, ограничила возможности гражданского общества в России, возникшего как раз на переломе 1990-х годов, как он полагал – благодаря и его усилиям. Евтушенко не был крупным политиком и по большому счету оставался просто поэтом. После своего отказа поэт канул в неизвестность. И только люди, глубоко любившие его поэзию, которую он когда-то сам обозначил как смешение Маяковского и Есенина, следили за его творчеством там, в далекой Америке. Тот свой перелом он отразил в следующих строчках:
Мы по казарменному коммунизму
Шли улыбаясь, как по карнизу, –
Так неужели, чтобы кормиться,
Придем в казарменный капитализм?
В Риге я увидел очень пожилого человека, выходившего на сцену на плохо слушавших его ногах и часто приседавшего на поставленный на сцене стул, чтобы перевести дух. Но он загорался, когда начинал читать стихи, а со сцены исходила могучая энергия, заставлявшая людей слушать, затаив дыхание, и плакать. Часть стихов была посвящена нам, журналистам. Он говорил, что «совесть – это вид энергии, а, как известно из законов физики, энергия никуда не исчезает и не появляется из ничего. Совесть меняет жанры, иногда проявляясь с невиданной силой где-то в неожиданном месте. Вот одно из моих последних стихотворений – «Свинцовый гонорар», посвященное отважным и талантливым журналистам, сложившим голову за правду. Когда говорят, что, мол, все продажно, а дело только в цене, – я не верю. Всегда были люди, которых нельзя купить, нельзя запугать. Может быть, сегодня этот центр проявления совести переместился в журналистику┘ Дмитрий Холодов, Артем Боровик, Юрий Щекочихин, Наталья Эстемирова, Анна Политковская и та молоденькая девочка из Одинцово, о которой я пишу, что она встала со своим единственным оружием – ручкой – против неправды. И отец Александр Мень был не только священнослужителем, но и писателем, публицистом, православным миссионером» (процитировано по рижской газете «Час»). По большому счету это правда, даже если названные им люди (пусть и не все) боролись не за те идеалы, которые я сам разделяю.
 Латышские стрелки остаются звеном, связующим Латвию и Россию. Фото автора |
Рижский творческий вечер поэта под названием «Между городом Да и городом Нет» сопровождался музыкальными номерами лауреатов международных конкурсов, которые исполняли песни на стихи Евтушенко, давно уже ставшие народными. Это прибавляло эмоций и делало вечер похожим на домашний концерт, может быть, еще и потому, что в полумраке сцены было немного исполнителей, а главным действующим лицом оставался Евгений Евтушенко. Он говорил, что в жизни все меньше и меньше поэзии, а людям она нужна как глоток освежительного воздуха. И именно в этом был смысл этого вечера. Поэзия согревала атмосферу в этот холодный рижский вечер и вызывала взрывы эмоций. Не скрою, я не мог сдержаться, и слезы наворачивались на глаза, когда я слушал его новые стихи о футбольном матче между командами ФРГ и СССР в 1955 году. Стихи, которые, по словам Евтушенко, не нашли отклика у современных российских чиновников, несмотря на его просьбу издать сборник. А этот сборник был бы кстати, поскольку отражал восприятие прошлого – войны – разными поколениями: и русских, и немцев. Казалось бы, несложную тему спортивного поединка поэт сумел превратить в многоплановую картину, в которой переплелись политика, прошлое, человеческие переживания и страсть. У нас, по горькому замечанию самого поэта, сборник пришелся не ко двору, но зато в Германии его издали. И мне подумалось, что это именно те чувства, которые и возвращают поэзию в наш рациональный мир.
Прости меня Поэт, если я что-то не так понял, но это были искренние строки.
