Максим Лаврентьев Вы помните финальные сцены рязановской «Карнавальной ночи»? Если внимательно всмотреться в лица псевдотружеников, беззаботно пирующих на общем плане, то в глубине зала не раз промелькнет знакомое (особенно если вы некоторое время учились в Литературном институте) лицо двадцатилетнего юноши, вальсирующего между столиками, заваленными конфетти и грудой бутафорских яств. Узнать в безусом денди будущего автора «Имитатора» трудно, и все же от заинтересованного взгляда не ускользнет некоторая чужеродность этой фигуры среди задорной комсомольско-вакхической свистопляски.
Никто, надеюсь, не станет отрицать: нынешняя культтусовка, гнусящая «гимны обеду» на фоне залатанных нефтедолларами декораций действительности, переполнена вечно неудовлетворенными, разнообразно выпячиваемыми амбициями людей, зачастую обладающих весьма скромным дарованием, сниженным представлением о нравственности, феноменально близоруких во всем, что касается метафизики искусства. Вписаться в плеяду «своих» здесь гораздо труднее, чем мимикрировать под кинематографическую массовку полувековой давности. Любой персонаж, замеченный публикой и критикой, а тем более занимающий административную должность, моментально становится объектом агрессивно-враждебного или назойливо-подобострастного внимания лиц, так или иначе заинтересованных в его вынужденной реакции на их провокационное беспокойство.
В бытность свою ректором Литературного института Сергей Есин получил полный набор такого рода «удовольствий» – от льстивых похвал до анонимных пасквилей. Не мое дело – судить о хозяйственной деятельности бывшего ректора; необходимо понять, что под его руководством институт долгие годы боролся за выживание в обстановке стремительной коммерциализации и примитивизации литературы. Насколько мне известно, проблемы вуза решались практически благодаря авторитету Есина в кругах далеких и от искусства, и от понимания отдаленных перспектив, связанных с профессиональным обучением будущих литературных работников.
Неудивительно, что статус ректора, его общественная деятельность совершенно затемнили для многих более важное и ценное – творчество Есина последних пятнадцати лет, его романистику и мемуаристику. Роман «Имитатор», принесший писателю широкую известность на заре перестроечной эры, давно уже стал притчей во языцех. Некоторые, вероятно, помнят, что он расходился в фотокопиях наряду с «Мастером и Маргаритой» Булгакова и «Альтистом Даниловым» Орлова. А между тем и до и после «Имитатора» Есиным были созданы произведения, заслуживающие, на мой взгляд, не меньшего читательского внимания. На свой вкус назову «Мемуары сорокалетнего» (1984), изумительную повесть «Стоящая в дверях» (1992), роман «Затмение Марса» (1995), цикл рассказов «Хургада» (2004) – саркастическое сказание о курортных похождениях новой русской провинциал-буржуазии и, наконец, роман «Марбург», вышедший осенью 2005 года в журнале «Новый мир». Это последнее из опубликованных на сегодняшний день произведений наглядно демонстрирует жизнеспособность не только Есина-автора, но и основного есинского героя – интеллигентного очевидца в мутном водовороте сменяющихся эпох.
Несколько особняком стоят его книги «На рубеже веков» (2001) и «Далекое как близкое» (2007), в которых собраны дневниковые записи за шесть лет – хроника институтской, светской и личной жизни. Вслед за Буниным наш автор склонен, пожалуй, несколько преувеличивать перспективы этого жанра, считая его, кажется, наиболее прогрессивным направлением в литературе. Приходится, однако, констатировать, что немалое количество нынешних читателей Есина интересуются прежде всего его дневниками.
Новый роман «Твербуль, или Логово вымысла», вышедший недавно в журнале «Юность», повествует о знаменитом герценовском доме, его прошлых и нынешних обитателях. Эта фантасмагория чем-то напоминает «Имитатора», но в более узнаваемых декорациях и на ином уровне жизненного и профессионального опыта.
Несмотря на продолжающееся активное хождение в тусовку и двадцатилетнее пребывание в Литинституте, Сергей Есин так и не стал нигде вполне «своим». На празднике жизни он продолжает в одиночку вальсировать между крайностями и противоречиями, возникающими на каждом витке исторического времени. Это дает ему редкую возможность игры с людьми и судьбой, но уже в одной из главных ролей и под пристальным объективом совсем другого режиссера.
