Екатерина Сальникова Но сначала - греческий фильм "Седьмое солнце любви" Вангелиса Сердариса. 1922 год, Греция воюет с турками. А дома у офицера греческой армии вызревает эротический треугольник: он, жена и служанка. Мужчина один, женщин двое: разворачивается борьба за мужчину. Альтернатив тогда не знали.
Для современного кино это слишком банальная ситуация. К тому же - ущемляющая права женщин. А они ведь тоже люди. И значит, имеют право разбудить в себе лесбийские наклонности. Поэтому служанка становится объектом всеобщего вожделения, а офицеру (чтоб не задавался) ампутируют ногу. Теперь и он не соответствует консервативному представлению о полноценном человеке. Режиссер начинает судорожно переживать за доблестного инвалида, отодвигая в тень самоутвердившихся дам. Наверное, люди 20-х годов (да еще в Греции) очень бы удивились, посмотрев такой фильм. И сочли бы, что кино XXI века, старательно организующее новые поводы для политкорректности, указывает на явную творческую ущербность режиссеров.
"Госфорд-парк" Роберта Олтмана: создалось ощущение, что декоративная часть картины проработана слишком уж изысканно и подробно. Это не может быть единичной прихотью незаурядного режиссера. Похоже, накатывает волна ретро. И рядом, в программе "8 1/2", возникает "Кошачье мяуканье" Питера Богдановича. Хотя у Олтмана действие относится к 30-м годам, а у Богдановича - к 20-м, время в обоих фильмах остановилось где-то между двумя десятилетиями. И замерло для удобства художественных манипуляций.
Две великосветские компании, и каждая - со своим "скелетом в шкафу". Шкафы и прочая утварь драгоценных пород дерева собрана и там, и там в больших количествах. Кажется даже, что английское имение у Олтмана и американскую яхту у Богдановича обставлял один и тот же дизайнер. А прически (Эмили Уотсон и Кирстен Данст) делал один парикмахер.
В обоих фильмах происходят убийства. И везде обитатели респектабельных интерьеров не позволяют себе испытать потрясение. Они стараются чувствовать только то, что считают допустимым. Когда Мэрион Дэвис (Кирстен Данст) плачет, ее лицо выражает даже не горе, а скорее вину за то, что она плачет тихо, "про себя" - и что никакое преступление не способно выбить ее из светской колеи.
Впрочем, избыточная стильность картин отодвигает на второй план сам факт наличия общества с его правилами игры. В этом кино герои несвободны прежде всего от стиля. Он подавляет их и превращает в продолжение пространственной среды. Да и режиссура уходит от стилизации жизни к стилизации светского детектива, в духе Агаты Кристи. У Олтмана эта трансформация сознательна и не лишена иронии. А у Богдановича, кажется, происходит спонтанно. Вероятно, поэтому в "Кошачьем мяуканье" больше нервозности. Если и не сами действующие лица, то режиссер переживает, как грустно вдруг ощутить себя не живым взбалмошным человеком, а предсказуемым персонажем.
Из церемонного ретро рубит окно в живую современную Европу Барбара Грефтнер (фильм "Моя Россия", программа "Большие надежды"). Австрийская семья готовится породниться с "русской". Сын главной героини собрался жениться на девушке с Украины. "Наши" приезжают в Вену знакомиться и погружают австрийцев в суматоху, душевные терзания и перманентные склоки. "Наши" разливают водку в кафе, где подают только пиво. "Наши" ищут тапочки в доме, где принято ходить по полу в той же обуви, что и по улице. "Наши" хотят жить лучше, но не хотят подчинять жизнь зарабатыванию денег.
Камера мельтешит, перескакивая с одного лица на другое; русские слова, произнесенные с немецким акцентом, и русские песни, несущиеся из австрийского радио, добавляют ощущения полного Вавилона в одной частной жизни. Камера просто не поспевает за тем ритмом душевных перемен, в которые "наши" погружают австрийцев.
"Моя Россия" переполнена иронией, поскольку режиссер снимает кино не про две нации и даже не про две семьи. Грефтнер снимает кино о том, как русские помогли австрийцам заметить, что жизнь - очень сложная штука и что каждый новый шаг в ней труден.
Западному человеку удобнее этого не замечать и делать вид, что все правильно и нормально, а жизнь соответствует желаниям и потребностям. А русские слегка продвинулись к мысли о том, что иногда надо вести себя как принято (а не как бог на душу положит) и учитывать чужие законы. "Моя Россия" оказалась весьма искренним высказыванием о том, что значит реальное взаимодействие русских с западным миром. Это брутальная групповая психотерапия для ее участников - которая со стороны выглядит ужасно забавно.
