Всякому времени - свои песни

"Правда - хорошо, а счастье лучше" - пьеса в репертуаре Малого театра вечная, необходимая, неизменно повторяющаяся, поставлена Сергеем Женовачем и оформлена молодым Александром Боровским, тем же союзом-дуэтом, что и "Горе от ума".

Женовач, не став штатным режиссером Малого театра, стал режиссером постоянным, обрел место и кров, бесценную для постановщика актерскую любовь.

Утонченный и стильный спектакль особенно смотрится зрителем - в наплывах смеха, радостного и счастливого; в замираниях и обрывах смеха, чтобы, не дай бог, не помешать; со всей бережностью и деликатностью "вниманья в тиши", как сказали бы в старину.

По привычке, по инерции и мы ждем расписного рая, румяности "наливных яблок", живых идолов-истуканов в ролях. Но предложен и абсолютно господствует серый цвет. В сценографии молодого Боровского хороша не "подсказка" - глухой забор, столбы с загнутыми наружу верхушками, веревки, натянутые, словно провода; ощущение лагеря, "зоны", - а хорош, необходим режиссерскому решению колорит предсумеречной прозрачности, погашенности красок, с единственным розово-желтым пятном луны в вышине.

Все отлично видно. Чистенькая полунищета костюма Платона Зыбкина. И плавное скольжение серых - к счастливому финалу, - светлых шелков Мавры Тарасовны. И яблоки постоянно присутствуют, отлично видны, принимают "участие" в действии. Много яблок. Но не румяных, а бледных, зеленых. Они - в высоких, как ведра, старинных корзинах, которые таскать не перетаскать вору-садовнику. В квадрате серого забора они знак живой жизни, звуки которой доносятся из-за досок: романсовое пение, смех, мужские и женские голоса, обрывки фраз - все о любви...

Кажется, в этой светотени и прозрачности, приглушенности музыкального фона в удовольствие играть актерам: ходить, вальяжно и плавно перемещаться, просачиваться сквозь щель на свидание, бросаться друг другу в объятия; с тихой вкрадчивостью язвить и открыто глумиться, слушать и - говорить, преподнося, как величайшую ценность, слово Островского. Женовач, которого часто упрекали за унисон, взаимоуподобление исполнителей, на этот раз допускает в спектакль Островского разнообразие типов игры.

Здесь яркая, ядреная, народная Людмила Полякова - нянька Фелицата, красивая и статная, не хлопотунья, как обычно, а добрая воительница, азартная "авторица" интриги с "ундером".

Здесь шутовское (подчас с перебором, с нарушением вкуса и "разворотом" на зал) изображение садовника Глеба Меркулыча - Александром Клюквиным. Здесь тихость и опасная вкрадчивость, тайна умолчаний, сокрытость дум - "подтекста" долгой и грешной жизни у Евгении Глушенко-Барабошевой, женщины в соку и цвету. Здесь пылкий сентиментализм, романтически возвышенные чувства юных влюбленных.

Женовач сохраняет и перемещает актерскую пару - Глеба Подгородинского и Ирину Леонову из "Горя от ума", представляя нам новых, "замоскворецких" Чацкого и Софью. Они не похожие, а схожие. У Поликсены - та же, что у Софьи, гордыня хозяйской дочки, обжигающая холодом страсть. У "патриота в душе" Платона Зыбкина - словообилие Чацкого, самозабвение в пафосе, но он трогательнее, наивнее и - смешнее. С большим тактом и тонкостью показывает актер комическое в персонаже. И, как Чацкий, останавливается и замирает тоскливо в полном одиночестве.

Спектакль убеждает в относительности установленного в веках канона, в пригодности, уместности актерского разнообразия для Островского - контрастов высокой поэзии и трогательной чувствительности, плебейского шутовства и тонкой, на полутонах, умолчаниях, нюансах, игры. Традиция здесь не давит, а как бы растворена и реет в воздухе, в атмосфере действия.

Но есть в новой версии "Правды - хорошо, а счастье лучше" роль, которая общую удачу спектакля возводит в ранг художественного события. Силу Ерофеича Грознова - не нарицательного "ундера", а старого русского солдата, играет только что отметивший свое шестидесятилетие именно этой работой Василий Бочкарев. В свое время прошедший славную школу Малого театра, а потом трудную школу совершенствования у Анатолия Васильева, на годы "отлетавший" от своей альма-матер, в вечном и неуничтожимом театре великих традиций он играет легендарную роль как истинно современный актер. В ее жизненной подлинности, а не условности. Тема одинокой старости возникает и не уходит. Грознов - воин обессилевший, колеблется на ветру, как былинка. Вдруг бросает увлекательный разговор о сбереженных денежках, о давней роковой любви и, вспомнив героическое прошлое, пускается маршировать, кричать "ура", брать на караул. С наивным бессердечием советует отправить должника Платона в "яму" и тут же готов душу положить, чтобы помочь влюбленным. Как и следует по Островскому, он у Бочкарева - "всяк человек", то есть сложный человек. Но сложность обращена в легкость невероятным мастерством актера. Мимикой иронического всезнания, ядовитого подмигивания.

Бочкарев может сравниться с великими тенями. Хотя играет он - свое. В маленьком втором акте (после большого, длинного первого) его Грознов восстанавливает справедливость не страхом разоблачения бывшей возлюбленной, некогда давшей ужасную клятву, а любовью. Пробуждение любви, возвращение любви в старом солдате и его несостарившейся, похорошевшей, помолодевшей, женственной и прелестной возлюбленной - играют Бочкарев и Глушенко.

В полусказочном, благополучном и нравоучительном финале комедии возникает трогательная и глубоко человечная нота. Судьбу и счастье Поликсены и Платона решает не случай, как значится у Островского, и не страх разоблачения. Возродившаяся любовь стариков спасает молодых, дает им дышать и быть счастливыми.