Ноев ковчег в Коломенском

"Кони ветра", спектакль французского конного театра "Зингаро", - еще один долгоиграющий проект нынешнего Чеховского фестиваля. Первый - "Двенадцатая ночь" - спектакль Деклана Доннеллана, уже отыграли, и если вы не успели посмотреть, как наши русские актеры одинаково хороши в ролях шекспировских героев и героинь, то скорее всего такой возможности у вас в скором времени не появится. Проекты Международной конфедерации театральных союзов имеют некоторые одновременно радостные и печальные особенности: они пользуются спросом, так что после московских премьер спектакли обыкновенно отправляются покорять театральные столицы мира, их включают в афиши, кажется, всех театральных фестивалей. В любом случае в Москве их больше не увидят, так что нам остается лишь радоваться, что за рубежом наш театр, пусть и заправленный зарубежной режиссерской мыслью, по-прежнему пользуется хорошим спросом и имеет успех.

Бартабас - такой же любимец Международной конфедерации театральных союзов, как и Доннеллан, наличие обоих в афише можно счесть фирменным знаком Чеховского фестиваля (разумеется, важно, что тот и другой полюбились и нашей публике).

"Кони ветра" - продукция, вышедшая без нашего российского участия, если, конечно, не считать того, что ради этой премьеры в Коломенском заново выстроили шапито, где до середины июня будет играть конный театр Бартабаса. "Кони ветра" в Москве сыграли впервые, это - мировая премьера нового спектакля "Зингаро".

"Кони ветра" наверняка покорят Москву, чему не помешает некоторое неудобство дороги, поскольку от метро надо еще минут пятнадцать идти пешком. "Кони ветра", быть может, в еще большей степени, нежели прежний спектакль Бартабаса "Триптих", убеждает в том, что его конный театр мало чем напоминает и сходен с цирком. Это не цирк, хотя какие-то приемы цирка встречаются: чтобы "наладить" трюк, животных прикармливают, а запуская лошадей по кругу, их бегом дирижируют с хлыстом в руках.

Но все равно не покидает ощущение, что лошади "в руках" Бартабаса живут и играют "по Системе", то есть "по Станиславскому". Что Бартабас и впрямь разговаривает с ними, репетирует, что-то объясняет и внушает, и лошади не просто так выходят на манеж, но - в понимании своих ролей, и ржут - тоже не просто так, но в назначенном месте и то именно, что и следовало проржать в этой сцене.

Участие тибетских монахов, их игра на музыкальных инструментах и горловое пение заставляют думать, что и лошади в какую-то минуту под воздействием их гортанных звуков начинают медитировать. Сам Бартабас идеально воплощает собственную мысль о том, что актер в его спектакле - ничто без лошади, а лошадь составляет с актером единое целое. Появляясь на сцене верхом, он казался диковинным кентавром, и на манеже они думали и двигались вместе, повинуясь одной общей мысли, одинаково понятной его рукам и ногам, и копытам его коня.