Выговорился!

Есть нечто глубоко символичное в том, что гигантский театральный форум, который в полную силу развернется на весь июнь и июль, открылся пораньше очень скромной по затратам акцией – актер на пустой сцене, взявши в руки исчерканные тетради, читает вслух горячие исповеди двух нездоровых людей XIX и XX века. Показы, организованные Международной конфедерацией театральных союзов и Французским культурным центром, были бесплатными, но отнюдь не из-за этого собрали исключительные аншлаги. Выдающий кино- и театральный режиссер Патрис Шеро приехал в Россию доказать, что «голый» (без декораций) мыслящий артистичный человек с историей в руках способен быть интересным публике на полтора часа.

Шеро на сцене – в амплуа лектора. Он и выглядит под светом рампы, как профессор европейского университета, – не слишком выглаженный пиджак, невзрачный вид, толстые очки, скукоженная, скованная, даже мешковатая осанка. Ничего актерского, только беглая мимика – на лице запечатлеваются все повороты текста таким точным образом, будто рассказ рождается тут же, в голове этого актера-ученого. Ничего актерского, но вместе с тем фантастический артистизм, речь в стиле самовозбуждения – Шеро в чтениях оставляет впечатление невзрачного лектора, книжного червя, который суетливо взбежал на кафедру, отбросил волосы назад неловким движением – и текст полился, и вот ты уже абсолютно покорен ритмом интереснейших убеждений и максим.

В первый день Шеро читал Достоевского, «Записки из подполья», унижаясь и пресмыкаясь перед аудиторией, фактически поддерживая желание героя «Записок» надоесть и раззадорить зрителя своим публичным самоедством и «самоковырянием» человека, которому «не дают быть добрым». Шеро рассказывает историю грехопадения героя, вынужденного соответствовать низким представлениям о себе со стороны общества, но француз смог подняться и выше – показав нравственного урода в любви, доросшего до высоты чувства «душевного Квазимодо».

В чтения по прозе писателя Эрве Гибера Шеро вместе с партнером Филиппом Кальварио напустил такой «достоевщины», что стало совершенно ясно: два вечера складываются в цикл и, по мысли Шеро, если бы Достоевский жил в наше время, то писал бы романы об изломанной душе гомосексуалистов и документальные репортажи об умирающих от СПИДа. Проза Гибера не бог весть какая литература, но для Европейского сообщества писатель, в 36 лет кончивший жизнь самоубийством, не дождавшись естественного угасания от СПИДа, не может не стать культурным героем. Это совершенно ясно. Погоревав чуток от осознания болезни, от действительно страшного пронзительного понимания, что «умираешь от любовника, болезни, переданной от его ласк и поцелуев», Гибер сосредотачивается на комедийных описаниях процесса болезни. Герой Достоевского говорил: «Высказавшись, я получу облегчение». Герой Гибера признается в том, что «я наиболее живу, когда пишу». В этом два персонажа Патриса Шеро схожи.