Екатерина Барабаш
Будни милиции глазами Николая Хомерики.
Кадр из фильма «Сказка про темноту»
Фильм Николая Хомерики «Сказка про темноту» был показан на Каннском фестивале в программе «Особый взгляд», второй по значимости после конкурсной. А теперь выходит в российский прокат.
Одинокая милиционерша с ахматовским профилем и нездешним именем Геля (Алиса Хазанова) вконец расстроена – плохо воспитанный малыш нарек ее «тупой старой п┘линой». А что с этим поделаешь, когда живешь в унылом городе, хоть и на берегу ослепительно красивого океана? Океан красивый, а дома вокруг обшарпанные, люди угрюмые и равнодушные. Попробовала записаться на танцы, но и там нужен партнер.
На работе – коллеги-менты, сбившиеся в курилке. Сигарета здесь, кажется, – единственное средство общения, за ней девушки и мужики в милицейской форме занимаются любимым делом – тупят, ржут и сквернословят, без удовольствия, а просто больше заняться нечем. Дома – скучная яичница и тишина. Из верных друзей – мент Димыч (Борис Каморзин), всегда недовольный, влюбленный, ревнивый и сальный. «Сначала дай, а потом залупайся», – то и дело обрывает он Гелю. А Геля не дает. Ни ему, ни другому, ни третьему. Никому. Они – словно часть той темноты, в которой Геля живет.
Хомерики – один из немногих молодых режиссеров, заинтересовавших Запад. Три раза он побывал на Каннском фестивале, был принят очень благосклонно, оставив по себе восторженные рецензии. У Хомерики довольно необычная манера киноповествования. Он снимает словно на эмоциях, не особо заботясь о выверенности кадра и соблюдении необходимых пропорций. В «Сказке про темноту» много молчаливых длиннот, бессловесных эпизодов. Далеко не все из них обязательны, но они удивительным образом придают картине стыдливую детскость, наивность. Ведь темнота – это тоже из детства, когда совершенно невозможно заснуть в темной комнате и мама должна прийти и зажечь торшер в углу.
Камера оператора Алишера Хамиходжаева создает невероятно грустную картину бытия, осязаемо тоскливую. Здесь нет солнечных дней, зато весь фильм словно подернут туманной дымкой, моросью, матовой и еще более безнадежной, чем всякий проливной дождь. В этой мороси величественно и нежно смотрятся сопки и океан, но дома, люди, улицы – тоскливо и бессмысленно. Камера фиксирует большие пространства, почти пустые, похожие на акварели средней руки художника. На этих пространствах – словно детской рукой пририсованные человечки, то один, то двое, то группка. Потом вдруг – ментовской закуток, куда набился покурить чуть ли не весь личный состав. Тесно, скучно. За пределами закутка тоже скучно, но слишком просторно.
В картине вообще огромное пространство, и оттого оно кажется еще более зябким, в нем одному не жить, но влачиться по жизни. И оттого почти героически выглядит Геля в своих попытках продержаться в этой мороси-темноте. Режиссер поставил ее на высоченные каблуки – в них дико неудобно, но как красиво! Изящество героини какое-то отчаянное, опять же – детское. И влюбленный в Гелю коллега-мент, толстый Димыч, если приглядеться, – такой же одинокий и нелепый. А его пожалеть еще труднее – толстые и несимпатичные жалеются не так охотно.
Алиса Хазанова, непрофессиональная актриса, играет удивительно легко, даже воздушно. Она вся – легкое дыхание, такое неуместное здесь и сейчас. И мат, то и дело вылетающий из ее уст, кажется не свойственным ей катастрофически. Но иначе нельзя, иначе она станет совсем чужой.
Кстати, о мате. Его здесь очень много, на нем говорят и между делом, и педалируя скабрезность. Опасный подарок языка, с которым и просто, и удобно: вложил его героям в уста – вот тебе и правда жизни. Но это видимая простота, кажущаяся и коварная. Если искусство начинает палить в лоб правдой, то это уже не правда, а беспомощные попытки добиться естественности путями, далекими от искусства. Искусство на то и искусство, чтобы доносить мысли и чувства иносказательно. Странно, что талантливый и тонкий сценарист Александр Родионов купился на такую простую приманку.
