Одно выражение на всех

Александр Бородулин. Письмо из Израиля.
Фото предоставлено пресс-службой МДФ.

В здании на Пречистенке показывают четыре проекта. Парижские фотодиптихи Андрея Гордасевича – это очередной оммаж Франции, родине фотографии, с которой наши культурные связи в этом году теснее, чем с кем бы то ни было. Остальные выставки – «Обратная перспектива» Валерия Щеколдина, «Начало. 1923–1927» Аркадия Шайхета и «Ретроспектива. Часть I» Александра Бородулина – про Советский Союз от рождения до краха. Оказалось, что, если сравнить лица людей 20-х годов со снимков классика советского фото Шайхета и с бородулинских фотографий 70-х, в них окажется гораздо больше общего, чем можно было бы ожидать.

Убежденный пролетарий – и богемный персонаж. Абрам Шайхет – бывший помощник слесаря и служащий духового оркестра. Сменив имя и перебравшись в Москву в 1922 году, он начинал ретушером. Фактически за 10 лет сделал себе имя и стал одним из первых классиков расправлявшего крылья советского фоторепортажа. За фотосъемку Шайхет взялся в 1923 году. В 1926-м его взял в «Огонек» Михаил Кольцов, он же в следующем году вытащил фотографа из Бутырки (Шайхета обвинили в связях с заграницей). У Александра Бородулина – совсем другая история. Он не то чтобы находится в тени, но оставался для всех прежде всего сыном другого фотоклассика – Льва Бородулина. В 70-х отец оказался в Израиле, сын в Штатах. Там он становится фотографом Time Life, а спустя некоторое время после того, как издание приказало долго жить, печатается в американском Vogue. Сделанный им в 1988 году для американского же Playboy репортаж «Русские женщины» был, говорят, самым успешным проектом в истории журнала, который поднял его мировой тираж на 30%. Из той серии на выставке есть завернутые в советские флаги девушки на фоне мрачноватых подворотен.

Нет, ну разумеется, эти фотографы совсем разные. Но удивляют лица. Обычные лица на улицах – плохо еще осознающие в середине 20-х, что произошло, крестьяне Шайхета и растерянные от ощущения собственной никчемности граждане брежневской эпохи у Бородулина. У Шайхета – толпы: крестьяне на демонстрации, трудяги на пароходе со странно-мечтательным именем «Жемчужина», ходоки в высокопоставленной приемной. У Бородулина – отдельные люди: старуха курит куцую папироску, другая без особой надежды на лице пытается сбыть ландыши, кто-то роется в груде пустых ящиков. Их всех объединяет выражение непонимающей/недовольной недоверчивости, вот эта мимическая складка между бровей┘ Общий знаменатель.

В остальном с Шайхетом все получилось вполне ожидаемо. Все составные части его хроники, которые вы и так знаете, вам предъявят. И бывший Императорский Ливадийский дворец, с 25-го года служивший крестьянским курортом с коллективным прослушиванием радио в Красном уголке и массовым отдыхом в шезлонгах┘ И хрестоматийно известную «Лампочку Ильича», зажегшуюся благодаря Шатурской ГРЭС. И красноармейцев на лыжах, стройной диагональю пересекающих кадр. И страсть к высокой точке съемки, позволявшей развернуть на фотокарточке впечатляющую панораму. И обложки для «Красной нивы» (для которой, кстати, трудился другой «идол» советского искусства – Дейнека), «Огонька» и «Московского пролетария».

Интереснее показ Бородулина, который, к слову, курирует директор Московского дома фотографии Ольга Свиблова. В небольшом зале снимки развешаны в хронологическом порядке, вроде все просто. Однако эта хронология настолько четко расставляет акценты времени, что пространство вдруг начинает напоминать поделенную надвое шахматную доску. Слева – 70-е, справа – новое десятилетие 80-х и начала 90-х. Слева – те самые потерянные лица, потом – время массовой эмиграции: проводы в Израиль, письмо из Израиля, а там – Война Судного дня 1973 года. Здесь – черная «Волга» въезжает на Красную площадь, Роднина с Улановым мчатся по льду, а «Диссиденты и сионисты» – самые живые на всем групповом портрете эпохи лица.

С правой стороны – нью-йоркские будни с бодрыми пенсионерами на пляже, постаревший Трумен Капоте (снимок Бородулин сделал для единственного номера Manhattan Journal, соорганизатором которого был). Справа же – черты перешагивающей из перестройки в новое время России. Там жил один из первых отечественных миллионеров, убитый в 93-м Илья Медков. Там вертелась жизнь андеграунда с витийствующим Дмитрием Александровичем Приговым и гримасничающим Петром Мамоновым. Отдельное измерение, которое тогда же виртуозно зафиксировал другой фотограф – Андрей Безукладников (и только вы о нем вспомните – увидите портрет его самого). Это хоть и подпольная, да без царя в голове свобода, пустившая в лица искру эмоций. А потом вдруг раз – и День Победы, и крупным планом дед с автоматом и в шапке с помпоном. Рядом его разваливающаяся авоська на колесиках. И снова то же чувство неправильности и какого-то стыда – за эту не меняющуюся печать мрачного недоумения на лице.