Упакованные грезы

Костюмы Головина – едва ли не главное украшение выставки на Крымском Валу. Фото автора

С размахом – это почти 300 работ из 23 музеев и частных коллекций под заглавием «Фантазии Серебряного века». Получился новомодный формат 3D, то есть на Крымском Валу показывают и театральные декорации, прославившие художника-реформатора, и станковую живопись, включая портреты Шаляпина–Олоферна, Шаляпина – Бориса Годунова, Мейерхольда, и знаменитый цикл портретов испанок – и предметы быта вроде расписных керамических блюд с птицами. А в центре – костюмы к поставленному в 1917-м Мейерхольдом «Маскараду», которые считались утраченными, а нашлись во время подготовки к строительству Новой сцены Александринского театра.

Головин был декоративистом до мозга костей. До мышечного движения. И ладно еще натюрморты – пряные, густонаселенные, как в антикварной лавке, и почти до безвоздушности (им не нужно пространство и время), цветами, вазами и разномастными тканями – или его эскизы декораций и костюмов. Но, ведь когда этот мирискусник брался за обычные пейзажи, рука все равно двигалась так, что линии и штрихи превращались в узор. Пусть это и был орнамент, складывающийся всего-навсего в кроны деревьев. И если Головин писал Павловск или Нескучный сад, так беседка в куще зелени тоже нет-нет да и напомнит вазу с пышным букетом, а потом этот пейзажный мотив откликнется в декорации «Царство Эроса» к опере Глюка «Орфей и Эвридика». Потому что все его пейзажи прошли через фильтр фантазии, который зафиксировал их в самом красочном состоянии. У них нет перспективы состариться, они, как прекрасная дама, не желают показаться в неприбранном виде – листва никогда не опадет, даже не почернеет, а если в них и сквозит нотка меланхолии, все равно будет как у Мандельштама: «Узор отточенный и мелкий,/ Застыла тоненькая сетка,/ Как на фарфоровой тарелке/ Рисунок, вычерченный метко». Печаль эта светла и нарядна.

Художник сполна усвоил мечты модерна о жизнестроительстве по принципу синтеза искусств и на фундаменте идеи красоты. Так что на жизнь сценическую и будничную, похоже, смотрел под одним углом и считал, что дело – в деталях. Будь то керамическая братина «Курица», на тулове которой нужно нарисовать перья хвоста, будь то раскраска тканей для сценических костюмов – а в этом деле он порвал с традицией, когда для новых постановок костюмы подыскивали из прежних спектаклей, и наказал, чтоб наряды шили из недорогих тканей, которые затем раскрашивались бы и имитировали самые разные, в том числе и дорогие, или майоликовые панно для гостиницы «Метрополь». То есть масштаб не имел значения. А чтобы сгармонизировать цветовые созвучия на сцене, при Головине актерам гримировали даже руки, рассказывает куратор Элеонора Пастон (ретроспективу она готовила с Ириной Шумановой и Маргаритой Чижмак, а придумала выставку Ида Гофман).

Между тем до «Мира искусства» и до театра Головин начинал в традиционной манере – выставлялся с передвижниками, делал религиозные композиции в академическом ключе по эскизам Александра Иванова или писал ночное поле с претенциозно-романтическим названием «Щемит. Ущерб луны». А в итоге дослужился до звания народного артиста (!) РСФСР. Он работал в Императорских театрах, дягилевским «Русским сезонам» поставил «Бориса Годунова» Мусоргского и «Жар-птицу» Стравинского. Театр Головин убедил играть по своим правилам: например, добился, чтобы все декорации исполнял один мастер, перенес из оперной сценографии в драматическую портал и сам занимался игрой света и цвета на подмостках. Вообще в смысле умения показать развитие действия, состояния Головину было проще в театре – может, как раз благодаря синтетическому видению на театрально-декорационной стезе он оставил больший след. Он ведь даже через усиление контрастности цветов платья Кармен в поставленной Шкаффером опере от сцены к сцене помогал нагнетать драматизм. Художник сотрудничал и со Станиславским, и с Мейерхольдом, причем сначала и гораздо дольше с Мейерхольдом. Мейерхольду не хватало понимающего его художника, Головину – режиссера. Собственно, благодаря нему под занавес 1907-го Мейерхольда позвали в Императорские театры, а через 10 лет появился один из самых известных их спектаклей – «Маскарад».

Основное на выставке – эскизы театральных декораций и костюмов, а тут главный аккорд – как раз «Маскарад», тем более что в недрах Александринки совсем недавно отыскались подлинные костюмы (только для Неизвестного остался наряд образца 1920–1930-х). В центре зала соорудили подмостки, на них водрузили остовы-клетки (отчего клетки?) с костюмами и подсветили снизу так, что на стене «повисли», дробясь, длинные тени, правда, другую часть облачений просто запаковали в витрины. И фоном поставили задники-принты…

Тут экспозиция дала сбой.

То есть она эффектна, но театральные работы – развешенные по стенам эскизы и зачехленные в витрины красочные витиеватые костюмы – шагают партиями друг за другом, словно на ходу выстраивая перед зрителем пресловутую четвертую стену. Превращаясь в архивную массу. А ждешь и пространственного разнообразия, подчеркнувшего бы индивидуальность каждой постановки. И, ведь если вспомнить про внимание Головина к работе со светом, любопытно было бы, например, показывая облачения актеров, поиграть, как предложила одна коллега, с освещением не только на импровизированной сцене, но и в витринах. Живопись и театральные эскизы Головина гедонистичны, праздничны (хотя его стиль узнаваем и даже предсказуем) – и потому в них пульсирует легкость. В этом выставка художнику подыгрывать не стала. Охладила пыл.