Бродский с виолончелью

Дымящаяся сигарета – привет от Бродского. Фото РИА Новости

Полтора часа без антракта – любой читавший поэму Иосифа Бродского «Посвящается Ялте» согласится, что для нее это много, вещь недлинная, сюжет – детективный, читается легко и быстро. Но автор спектакля, премьеру которого сыграли на Другой сцене «Современника», актер Артур Смольянинов решил, что поэма «заиграет», если к стиху добавить музыку, и пригласил в соавторы известного виолончелиста Бориса Андрианова. Так к поэме Иосифа Бродского «Посвящается Ялте» добавился Концерт для виолончели и фортепиано Альфреда Шнитке. Музыка звучит как бы в продолжение к только что сказанному, внутренним нервом «бытового рассказа». 

Артур Смольянинов – хороший актер, один из лучших в богатой и сегодня труппе «Современника». Борис Андрианов – хороший виолончелист, один из лучших сегодня, в России – уж точно. Что они оба и доказали, сойдясь вместе на Другой сцене «Современника» в спектакле по поэме Бродского «Посвящается Ялте». Идея, читаем в программке, принадлежит им обоим, постановщиком значится один – Смольянинов, в этом качестве он впервые дебютирует в «Современнике» таким вот музыкально-поэтическим представлением.  

Можно, наверное, сказать, что Бродский провоцирует на такие эксперименты: помнится, Михаил Козаков стихи Бродского читал под аккомпанемент саксофона, находя в стихах поэта склонность к джазовым трансформациям.  

А виолончелисты, наши, молодые, талантливые, судя по всему, не первый год уже присматриваются к возможности сделать что-то интересное на драматических подмостках – несколько лет назад Борислав Струлёв выступал в Театре на Таганке с Владом Маленко: Маленко читал свои басни, Струлёв играл на виолончели, как всегда, экстравагантный. Андрианов выходит на сцену в концертном костюме, садится сбоку, рядом стоит и рояль, за которым – Андрей Гугнин. Квадратная площадка для музыкантов находится на небольшом возвышении и освещается, когда в диалог вступает музыка.  

Они почти не пересекаются, не перебивают друг друга: то Смольянинов почитает, то Андрианов поиграет, как бы дополняя – договаривая и доигрывая друг за друга. На Другой сцене «Современника» места немного, тем не менее Смольянинов прибегает к помощи микрофона – чтобы слышно было, как чиркает спичка о спичечный коробок, чтобы и вдох, и выдох стали частью музыкальной партитуры спектакля. 

Наверное, актер мог бы сыграть в этой истории за всех, однако, как прежде в спектакле по «Гамлету», это сделал Евгений Миронов, Смольянинов неудобные для исполнения роли отдал актрисе-дублеру, чтобы не травестировать сюжет. Актер в итоге отвечает за показания, которые дают в этой приморской истории мужчины. Женский монолог и рассказ подростка исполняет актриса Евгения Брик. 

История у Бродского темная, и Смольянинов, следуя за Бродским лишь на время, когда что-то надо сказать, выходит в круг света, да и то редко целиком освещена вся его фигура. Лицо, туловище... Не всегда лицо – часто пол-лица. Темная история: кто убил, за что – непонятно. Сам убитый в финале проливает свет – не на историю убийства, нет, – это рассказ, если угодно, о релятивизме, пожалуй, более всего интересном поэту. Детективный сюжет, конкретный этот, темный и как бы недопроявленный, такую – затемненную – картинку предъявляет публике и режиссер. При этом герой Смольянинова – главный герой – советский франт, в Крыму такие встречались, может быть, даже чаще, чем в Москве. «Поехать к морю в несезон, помимо матерьяльных выгод, имеет тот еще резон, что это временный, но выход за скобки года...». За скобки года и за скобки советской власти – чуть-чуть. Но «Посвящается Ялте» – о другой власти: власти логики поступков, отношений, слов... Все относительно, убийство – случайно. Не случайно, что на той же сцене играют «Постороннего» Камю. Смольянинов выходит в шляпе, в плаще – в первом монологе, в зачине – в белом, светлом, потом – в черном.  

Первое, с чего начинает каждый свой монолог актер, – он закуривает. Курит много, закуривает каждый раз по-разному. Люди же не похожи друг на друга. Детективный сюжет, нервы сдают – разговор со следователем простым не получается; 70-е годы, которые вырастают из 60-х, растаявших в сигаретном тумане, оправдывает постоянное обращение героя с сигаретой, так что собеседник настоящий – следователь – каждый раз остается как бы за кадром, а в кадре герой Смольянинова ведет диалог с сигаретой, спорит с нею, с нею соглашается, она ему бывает непослушна, потом поддается вдруг, идет на поводу, навстречу, выручает в паузах. Много курил, как известно, и сам Бродский, дымящаяся сигарета – привет от него.  

Переходя от второго героя к третьему, четвертому, актер меняется не кардинально, а двумя-тремя штрихами изображая следующего персонажа, впрочем, самый первый «подозреваемый», «шахматист» как раз обозначен решительными, почти до неузнавания, переменами в облике актера – какая-то вязаная жилетка, огромные, в пол-лица, очки. С таким умением можно было и женщину, и подростка сыграть ему одному. Но в дальнейшем этим своим умением перевоплощаться почти до неузнаваемости актер уже не пользуется. Зачем, если и так все понятно – нет, он не Байрон, он – другой. 

Музыка Шнитке здесь – героиня (Смольянинов – герой). Игра актера – сдержанна, музыка – нервнее, насыщенней, можно сказать, многояруснее, чем речь, чем сам, в общем, несложный сюжет поэмы. Убийство раскрывается быстро, мотивы, случайность произошедшего волнует автора сильнее. Жизнь – случайнее, беспричиннее... Такой вот релятивизм. Такая музыка. Пока они существуют чуть-чуть отдельно друг от друга, слова и музыка, сталкиваясь и разбегаясь, хотя точки пересечения, очевидно, намечены, определены, и есть надежда, что они соединятся, будто медь и медь. «Их общий звук и есть стихотворенье».