Денис Мацуев: Свой дебют помню как сейчас

Денис Мацуев (слева) на записи диска с произведениями Ф. Листа, 2011 г. Фото Камиля Фаткуллина

5 ноября пианист Денис Мацуев вместе с Российским национальным оркестром под управлением Михаила Плетнева выступит в Большом зале Московской консерватории. Концерт посвящён грядущему 150-летию с момента основания главного музыкального вуза страны. Не случайно название программы «Денис Мацуев и друзья»: артист открыт всему новому, талантливому, а круг его друзей – и молодые, и юные музыканты, и звезды мирового уровня. Музыкальный критик Евгения КРИВИЦКАЯ попросила прокомментировать Дениса МАЦУЕВА выбор именно Российского национального оркестра с Михаилом Плетневым, еще одним знаменитым выпускником консерватории, за пультом. А также рассказать меломанам о своих ближайших творческих проектах.

– Денис, знаю, что перед концертом в БЗК вы собираете своих друзей-журналистов, чтобы презентовать два издания. Первое уже вышло в свет, это книга «Жизнь на «Crescendo», написанная Сергеем Бирюковым. Но, не рано ли подводить итоги?

– В книге просто хотел поделиться моими воспоминаниями, размышлениями. Многих тем касаюсь впервые, хотя ничего «жареного» ожидать не стоит. Наоборот, я стремился к позитиву: люди должны улыбаться, читая эту книгу.

– Второй проект, в стадии подготовки. Я имею в виду новый диск, готовящийся на фирме «SonyMusic».

– Как говорится «по заявкам радиослушателей» я собрал записи исполнений на бис из разных залов мира и с разных дисков: «Неизвестный Рахманинов» и «Посвящение Горовицу», пьесы из «Времен года» Чайковского и «Петрушка» Стравинского.

– «Музыкальная табакерка» Лядова будет?

-Конечно, и в «Пещере горного короля» Грига, и много чего еще…

– Мы получим именно CD?

– Да, но также запись будет доступна и в iTunes – сейчас молодежь предпочитает закачать музыку себе в планшет или в телефон. Но от реальных дисков я не отказываюсь, мало того – буду выпускать виниловую пластинку. Но подробности пока держу в секрете.

– Расскажите о ноябрьском концерте в Большом зале консерватории.

– Я делаю подарок моей альма-матер: весь сбор от концерта пойдет в пользу Московской консерватории. Это дань преклонения перед консерваторией, которая всегда была для меня маяком, где я с детства мечтал учиться. Когда я увидел себя в списках поступивших, это был один из самых счастливых моментов в моей жизни. Хотя у меня не было сомнений, что я успешно сдам экзамены – такой уж у меня характер: в любом деле нацелен на позитивный результат. Но все-таки, когда это свершилось, я испытал невероятный подъём.

– Помните первую встречу с Сергеем Леонидовичем Доренским?

– Так сложилось, что после ЦМШ, где я учился у Валерия Пясецкого, в консерватории я попал сначала в класс к Алексею Аркадьевичу Наседкину. Но когда я играл вступительный экзамен, то возглавлял Приемную комиссию Сергей Леонидович Доренский. Он с балкона Малого зала, где всегда сидит комиссия, сказал мне своим характерным, с небольшой хрипотцой, голосом: «Играй Баха, Сонату, первую часть. Этюд Шопена».

– А какой был Этюд, помните?

– Октавный, номер 22. Потом я прошел коллоквиум, сдал сольфеджио. Я всегда получал огромный кайф от диктантов, и тут его написал очень быстро, за два-три проигрывания. Потом сидел и немножко снисходительно наблюдал за моими товарищами, корпевшими над этой работой.

– Счастливчик! Имея абсолютный слух, вы просто записывали ноты прямо за игрой педагога?

– Ну, конечно. Наслаждался тем, что с легкостью это делаю. Тем более, что после ЦМШ, где сольфеджио вела Елена Николаевна Абызова – просто «гроза», очень строгий педагог, – вступительный экзамен в консерватории показался «детсадовским» (улыбается).

– Вы же учились в ЦМШ не с первого класса?

– Да, я приехал из Иркутска, и поступал в девятый класс. Причём это было посреди учебного года. Друзья семьи привели меня к тогдашнему директору ЦМШ, Валентину Сергеевичу Бельченко. Сыграл Прелюдию Рахманинова, свою джазовую импровизацию, и он мне сказал: «Быстро к нам. Поступай». Тут я впервые и встретился с Еленой Николаевной Абызовой, которая удивилась: «Как это – поступил, не сдав сольфеджио? Ну-ка, пойдем деточка в классик». Сыграла немыслимо сложное четырехголосие, с подголосками, альтерациями, модуляциями. Я был в шоке, хотя на слух «снимал» любые джазовые стандарты, но тут звучало нечто ужасающее. Я не дописал до конца такта три, но она снисходительно одобрила: «Молодец, неплохо. Иди, увидимся на уроках».

Годы учебы в консерватории – незабываемые, любимые. Когда говорят: «шальные девяностые», то у меня совсем иные ощущения. Помню, как в 1993-м вернулся из ЮАР, после международного конкурса, и Святослав Бэлза брал у меня интервью рядом с памятником Петру Ильичу Чайковскому и до нас доносились выстрелы – октябрь 1993-го, путч. Мы с друзьями ходили смотреть на баррикады, не осознавая, что можем получить пулю в лоб.

– А как вы попали в класс к Доренскому?

– Волею обстоятельств. Алексей Аркадьевич уехал преподавать в Японию, и я перешел к Сергею Леонидовичу. С Наседкиным, хотя мы тепло общались, я все же чувствовал определённую дистанцию, которую он держал с учениками. С Доренским выстроились иные отношения, по принципу «отец – сын». Доренский действительно стал для меня вторым отцом, родным человеком. «Химия» его класса – именно в этих отеческих, семейных связях. «Конкуренты на сцене, в жизни – лучшие друзья».

– Отличная формула! А можете сравнить методы преподавания?

– Помню каждую фразу Наседкина, его советы, касающиеся сочинений Шопена, Шумана, Сонат Шуберта. Это традиции Генриха Нейгауза, и если послушать аудиозаписи с уроков Нейгауза, то находишь много общего.

Доренский тоже придерживается старых консерваторских традиций – в частности, открытость занятий. На его уроках всегда сидит много народу, студенты слушают друг друга. Много дает система, когда у профессора есть ассистенты. В мое время это были Андрей Писарев, Павел Нерсесьян и Николай Луганский. Я им вначале приносил программу, а уж на финальной стадии Сергей Леонидович «наносил» последние мазки. В комплексе рождается потрясающий педагогический результат. Неслучайно же из класса Доренского вышло около 200 лауреатов международных конкурсов!

– Помните свой первый выход на сцену Большого зала консерватории?

– В Большом зале консерватории я играл еще до того, как стал студентом. Как стипендиат фонда «Новые имена», причем выступал неоднократно. Дебют помню как сейчас. 1992 год, Концерт Моцарта. Обожаю момент выхода на сцену: первый шаг из-за кулис у меня ассоциируется с кадрами из фильма, посвященного Владимиру Горовицу. Его руки, касающиеся стены, и затем его фигура, идущая к роялю.

Моя первая запись на пластинку состоялась тут же в Большом зале, потом Московская филармония меня стала постепенно включать в свои программы, особенно после случая, когда мне предложили заменить заболевшего солиста и выучить за три дня «Вариации на тему Паганини» Лютославского. Я тут же согласился – вообще люблю ставить такие рекорды. Как-то Седьмую сонату Прокофьева подготовил за четыре дня.

– Об истории с Лютославским вы недавно вспоминали на юбилее Концертного зала имени Чайковского?

– Да. Шел 1995 год. На утро после того концерта мне предложили стать солистом Московской филармонии. Я получил возможность выступать с оркестрами, а вскоре выиграл Конкурс имени Чайковского.

– Вернемся к ноябрьскому концерту. Вы часто выступаете вместе с Михаилом Плетнёвым-дирижёром?

– У нас давние и очень интересные творческие контакты с Михаилом Васильевичем, что отражено как раз в книге. Он на её страницах появляется неоднократно: в разных контекстах, разговорах. Неслучайно я позвал именно его на концерт-приношение к 150-летию Московской консерватории. Он связан и с книгой, и с программой, в которую мы поставили «Пляску смерти» Листа. Мы записали с ним четыре года назад монографический листовский диск – два концерта и «Пляску смерти». Мы переиграли с ним эти сочинения во многих странах мира, и даже в прессе можно было прочесть отзывы, что я лучший исполнитель Листа в наше время. Это приятно.

Я преклоняюсь перед этим выдающимся музыкантом, знаю все его записи, много ходил на его концерты. Это легендарный пианист и дирижер, доказавший всему миру, что выдающийся инструменталист может стать выдающимся дирижером. Его записи с РНО войдут в золотой фонд мировой культуры, особенно его интерпретации симфоний Бетховена. Он дирижирует РНО с той же свободой, с которой играет на рояле. Это уникально, никто другой так не сможет. Оркестр – его инструмент, сто человек, которые его обожают, преданы ему. Там ведь и зарплаты ниже, чем в других оркестрах, но музыканты работают ради возможности общения с ним, ради художественных свершений и открытий. У него свой, ни на кого не похожий, взгляд на музыку, очень глубокий, иногда спорный, вызывающий жаркие дискуссии. Плетнев – выдающийся человек, который притягивает внимание и увлекает всем, чтобы он ни делал: игрой на рояле, дирижированием, композиторским творчеством. Я сам участвовал в исполнении его Квинтета – очень интересное сочинение.

– Плетнев – удобный дирижер для солиста?

Выступать с ним – особенное удовольствие. Он ведь сам переиграл всю фортепианную литературу, и, аккомпанируя, он не просто выучил партитуру, а прочувствовал её изнутри. Возникает идеальный синтез – он один из самых удобных дирижёров для любого пианиста. Но главное – он импровизирует во время исполнения, это дорогого стоит. Поделюсь воспоминанием: я принимал участие в Волжском турне РНО. Мы плыли на пароходе по Волге и по ходу давали концерты. В Казани должны были сыграть Рапсодию на тему Паганини Рахманинова. Пароход опоздал, порепетировать не удалось, и мы сразу вышли играть перед публикой. Он даже темпы не успел спросить, а мне это и надо было. Я обожаю такие экстремальные ситуации, потому что они придают потрясающий драйв исполнению. Я предвкушаю, что может сделать дирижёр, а он, в свою очередь, ждет моих действий, и завязывается невероятная интрига. По ансамблю тот Рахманинов был едва ли не одним из лучших в моей жизни.

– Третий концерт Бетховена доводилось играть вместе?

– Нет, это будет наша премьера, и я очень жду встречи на сцене.

– Только что в Казани на фестивале «Денис Мацуев у друзей» вы солировали во Втором концерте Прокофьева – впервые для себя.

– Эту музыку давно знал наизусть, но никак не мог подобраться к ней. Это как любовь – она или есть, или нет. Но вот сейчас, не без влияния советов Валерия Гергиева, решил рискнуть начать длинный роман с этим сочинением. Поставил его во все ближайшие программы. И вот сила Интернета: многие узнали, что я взялся за Второй Прокофьева. Мне уже позвонили с предложениями сыграть его Зубин Мета, Марис Янсонс, Пааво Ярви, Юрий Темирканов…

– А ведь в следующем году – 125-летие со дня рождения Прокофьева.

– Планирую сыграть Первый, Второй и Третий концерты в один вечер.